Пеликан. Месть замка Ратлин

Едва эта крохотная почерневшая от времени ладанка попалась на глаза Джона Норрейса, он метнулся от нее, как от огня, как от дикого зверя, как от самой верной неотвратимой погибели. В ужасе его глаза вытаращились, и огромная рука схватилась за сердце, будто только это и спасало от того, что оно вырвется из груди.

Хоть пистолет уже не упирался в затылок, но Джонни замер, боясь пошевелиться. От страха он зажмурился, едва дыша. Дрейк же пытался понять, что же было такого в той крохотной ладанке, которая повергла в ужас Норрейса. Бросив косой взгляд на картежника, у которого, видимо, не было никаких сил дать деру, Френсис сделал пару шагов к Норрейсу.

– Эй, эй! – Дрейк грубо тряхнул друга за воротник. – Какого черта творится?

Слова Френсиса вернули Норрейсу самообладание. Он круто развернулся к бедолаге-картежнику, который все так и стоял, не шелохнувшись.

– Откуда у тебя это, вороватая ты тварь! – остервенело кричал Норрейс. – Отвечай, отвечай, ты, мерзкое отродье!

Крик взволновал лошадей, и животные забились в стойлах. Поводья на привязи мучительно заскрипели.

– От матери! – выкрикнул Джонни и схватился за горло, только сейчас, очнувшись от сковывающего страха, он обнаружил пропажу. Голубые глаза метались из стороны в сторону, пока он тщетно искал ладанку на своей шее и наконец увидел, как маленький кусочек старого серебра поблескивает в слабом свете фонаря.

– От матери, – тихо повторил Джонни, кладя руку на сердце, и сглотнул.

Лошади продолжали топтаться, ржать и фырчать. Френсис потирал острую бородку, и когда молчание уже затянулось слишком надолго, лихо присвистнул и похлопал Норрейса по плечу.

– Видать, – произнес Френсис, оглянувшись через плечо на картежника, – ты и впрямь тут был.

Вот так, под проливным дождем и беспокойным ржанием лошадей, Джон Норрейс едва не убил родного сына и раз и навсегда изменил его судьбу.

Они втроем поднялись в комнату, которую сняли Дрейк и Норрейс. Деревянные ставни так и колотились, как будто какой-то отчаянный путник не терял надежды, стучал снова и снова, умоляя пустить его в тепло. Широкие доски на полу истоптались и давно покрылись сетью частых царапин, в щели забился мусор, а в самом темном углу от сырости разрасталась плесень.

– Джонни, говоришь? – спрашивал Норрейс, садясь на крышку плоского сундука, который прогнулся за то долгое время, что им пользовались как скамейкой.

Юный Джонни кивнул. Еще никому не приходило в голову называть его Норрейсом-младшим, разве что ему самому, и то, даже такому пройдохе-картежнику была очевидна нелепость такого звания. Сам же Норрейс вытер шею и лицо платком от дождевой воды, которая смешалась с выступившим потом.

– И сколько ж тебе лет? – спросил Норрейс.

– Исполнится двадцать через три месяца, – ответил Джонни. – Шестнадцатого августа.

По озабоченному лицу Норрейса-старшего было нетрудно догадаться, что именно генерал высчитывал в уме, и, судя по тому, как углублялись его морщины, особенно на лбу, расчеты эти были правильными, но отнюдь не утешительными.

– Зря ты это, дружок, – подал голос Френсис, все это время стоя обособленно, в тени, абсолютно верно заключив, что сейчас ему не суждено играть главную роль.

Джонни же был взволнован еще сильнее от такого предупреждения. Френсис же не спешил объяснять свои слова и преспокойно набивал трубку.

– Видишь ли, потерянный принц, – произнес Дрейк, видя, что у Норрейса слов сейчас не найдется. – Мы в полном замешательстве, что же с тобой делать. Ты же понимаешь, что само твое существование…

Френсис поджал губы и пару раз постучал краем трубки о подбородок. Пару мгновений он силился припомнить словечко, но оно не находилось, как тот юркий зайчишка, который выскочил прочь и уже укрылся под густым сплетением корней.

– Не вспомню, – наконец продолжил Дрейк. – Позорит, в общем, нашего доброго старика Норрейса.

Ставни забились еще сильней от особо яростного порыва ветра.

– Компрометирует, – радостно вспомнил Френсис.

Но это радостное и почти даже своевременное озарение никого больше не позабавило. Кажется, лишь у Дрейка была какая-то способность к веселью средь собравшихся. Генерал и сын сидели понурые и сосредоточенные, повязанные мучительным и позорным бременем.

– Ну что, Джонни, – сказал Френсис, всплеснув руками, и генерал и его бастард одновременно повернули головы. – Уже решил, что будешь делать?

Угрюмый вид Норрейса явно заверял, что решения пока что нет, а лишь мучительно зреет. Френсис пожал плечами, будучи зрителем, причем зрителем, который не просто не жалеет потраченных денег, а будто бы он урвал сверх той суммы, которую отстегнул, и если труппа снова будет в городе, то он непременно раскошелится еще сколь угодно раз. Терпения Дрейку было не занимать, тем более что решалась не его судьба. Чего нельзя было сказать о генеральском бастарде. Юный Джонни до крови кусал большой палец, собираясь с духом для рокового рывка. И вот ему хватило сил.

– Возьмите меня слугой, – попросил он, глядя на отца.