Пелко и волки

– Люди говорят, не ты здесь среди воинов самый неловкий. Ратша знал, как хвалят немногословные мореходы. Назвали не последним, считай, признали лучшим из всех. Вдвоем с гетом они обмотали тряпками, измазали крошеным углем пару длинных старых мечей: синяк, может, поставишь, но злой раны не нанесешь, а что для воина простой синяк! Уголь же – того ради, чтобы видеть, где коснулся соперника, где подставил ему свое собственное тело. Скинули рубахи, не желая пачкать их зря, и встали друг против друга посреди широкого двора, сравнивая мечи. А потом – заплясали, с силой занося увесистые клинки и когда легко отскакивая из-под ударов, когда останавливая их на середине размаха. А то вдруг, словно в настоящем бою, пропускали чужой меч, получали отметину на груди или плече и тут же сами прыгали вперед, доставая соперника уже наверняка…

– Не видал я что-то тебя раньше в Эймундовой ватаге, – сказал Ратша неожиданно. – Что, сюда небось с полоном пришел?

У гета нелюдимо блеснули зоркие голубые глаза.

– А хотя бы и так, – проговорил он медленно. И добавил с дерзким вызовом: – Вади конунг был неплохим вождем!

Так они, мореходы, называли князя Вадима.

Ратша промолчал… Молодые отроки и мальчишки-детские собрались вокруг густой шумливой толпой: было ведь тут чему по– | учиться, было на что посмотреть! Не всякий день сходятся друг с другом такие бойцы, – не зевай, гляди в оба, мотай себе на едва проклюнувшийся ус!

Вот и пусть научаются, и не одному воинскому удальству…

Молодой гет, видно, ждал срамного слова, поношения себе и своему князю. Не услышал от Ратши – стал коситься на сгрудившихся парней, но те, языкатые, вперед гридня рта раскрыть не осмелились. И северный воин понял их молчание, просветлел загорелым скуластым лицом, угрюмые глаза потеплели. А противником он оказался что надо: даже Ратше-оборотню, всеми признанному бойцу, по сторонам зевать не давал. Да потом еще начал приговаривать на своем языке, и так складно, будто не дрался, а на лавке дома сидел:

Посмотрим-ка, кто искусней рыбой шлемов владеет —скальд по имени Тьельвар или гардский ясень доспехов…

Что же, Ратша хорошо знал этот язык, знал, как слагают песни в Северных Странах. Еще знал: воина-песнотворца всюду ценят повыше двоих бессловесных. Должно быть, гет немало подивился про себя, когда Ратша ответил ему похожими речами, но только по-словенски:

Тьельвар, песенник, справный гусельщик,

слышу, имечко у тебя достославное:прозывался так первый из готландцев.Верно, ты ему не чужая кровь!

– Это ты правильно подметил!.. – засмеялся Тьельвар и проворно отскочил, уберегая колени от коварного удара под щит. – А что такое гусли, Словении?

– Это арфа такая, – проворчал Ратша, ловя его меч. – Я тебе потом покажу.

Но в это время они поменялись местами, и Ратша заметил Всеславу, пробиравшуюся за спинами отроков к воротам. Ему показалось, будто она хоронилась, пряталась с глаз, и он окликнул ее:

– Эй, Всеславушка! Погоди!

Она обернулась, и он сразу же понял: что-то тут было не так. Что-то произошло. А в следующий миг она съежилась и опрометью кинулась в ворота – прочь со двора.

Тьельвар легко мог бы достать отвлекшегося Ратшу. Но не поддался соблазну, опустил меч.

– Погоди, – сказал ему Ратша. – Я сейчас.

Он, конечно, бегал много быстрее всякой девчонки. Но когда он оказался в воротах, Всеславы и след простыл. И вправду спасалась, будто от смерти!

– Вон туда Всеслава твоя потекла, – указал Ратше один из отроков, стороживших с копьями подступ к воротам. – Домой побежала!

Негоже гридню на потеху всей Ладоге бегать без рубахи, ловя девку-невесту. Ничего, он еще заглянет вечерком к ней во двор, выспросит, в чем горе-беда, не обидел ли кто! А буде назовет охальника, так не скроется бессовестный ни зверем в бору, ни рыбкой в быстрой Мутной реке…

Тьельвар терпеливо ждал его, держа в руках оба меча. Ратша подошел, и гет подмигнул ему:

– Хвали день к вечеру, деву – после свадьбы, а жену – на погребальном костре…

– Это так, – проворчал Ратша и кинул на руку щит.

Минул день, минул другой. Ратша ничего не дознался от Всеславы. На все расспросы она лишь опускала голову и так жалко молчала, что, в конце концов, он махнул рукой и перестал ее мучить. Знать бы Ратше, что стоял у нее перед глазами израненный отец, умиравший где-то далеко-далеко, под сырым деревом в густом темном лесу… и он, Ратша-оборотень, пусть без умысла, но в его смерти все-таки повинный… И оттого-то не шел ей в горло сладкий кусок, не хотелось ни плясать, ни веселиться, ни смотреть на храброго красавца жениха…