Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

Афина убедилась, что напившийся до свинского состояния Одиссей слишком тяжел даже для ее божественной силы, и попросила помочь перетащить итакийца и все, что ему как победителю и будущему зятю полагалось, на берег, мол, проснется — разберется. Не видя никакого корабля на горизонте, доверчивые феакийцы и впрямь бережно перенесли на полянку приданое царевны и не слишком бережно победителя и кандидата в мужья, который ругался, брыкался, орал срамные песни и обещал утопить в море всех вплоть до богини!

Даже Афина, не выдержав, обругала подопечного пьяной скотиной. Четко парировав: «Сама скотина!», Одиссей наконец вырубился.

Утром Навсикая, пришедшая опохмелять суженого, не обнаружила на берегу ни Одиссея, ни своего приданого.

— Все мужики сво…

Больше сказать несчастной обманутой невесте было нечего.

А сам виновник ее обиды, сидя на каком-то берегу и тупо уставившись на водную гладь, пытался сообразить, где же находится.

Вдруг рядом кто-то пошевелился. Резко обернувшись, отчего берег поплыл перед глазами, а изнутри снова подкатил вчерашний ужин, Одиссей увидел молоденького пастушка. Правда, овец не наблюдалось, но овцы бедолагу не интересовали совсем, при одной мысли о еде становилось тошно.

— Где я?

— На Итаке.

— Чего?!

Даже если бы услышал, что у циклопа в гостях, не удивился бы столь сильно.

Афине надоело, и она ругнулась:

— Хватит уже путешествовать и детей плодить. Двадцать лет гулял, теперь дома.

Одиссей вытаращил глаза. Юный пастушок разговаривал голосом взрослой женщины. Наконец до царя Итаки дошло:

— Афина, ты? Где я?

— Сказала же: на Итаке, дома! Очухивайся уж, не то на твоей Пенелопе кто-нибудь женится!

Слова как красная тряпка для быка. Два десятка лет мотался, жил без Пенелопы и вспоминал не каждый не то что день — месяц, но стоило услышать, что его может заменить кто-то другой, взыграло ретивое:

— Убью!

— Кого, Пенелопу?

Одиссей помотал кудлатой башкой, вытряхивая остатки хмеля, и фыркнул:

— Сначала жениха! Кто там у нее?

— Много. Сто восемь.

— Ско-олько?!

— К царице Итаки сватаются сто восемь женихов. Надоели уже.

— Всех убью.

— Угу… Мне пора.

— Куда?

— Вон возвращается твой сын.

— Какой?

— Телемах, которого ты оставил на Итаке царевичем.

— Откуда возвращается, он же маленький?

— Маленьким он был двадцать лет назад.

— Ой, е-е…

— Попей водички и постарайся пока не показываться на глаза, я приведу его к Евмею. Евмея-то помнишь?

— Евмея… помню… А я Одиссей?

— Допился, — вздохнула богиня и исчезла.

Одиссей оглянулся. К берегу действительно подходил небольшой корабль. Незнакомый… Пришлось прятаться.

К домику Евмея он добрался быстро, все же не забыл, хотя несколько раз останавливался, замечая новые рощицы, а однажды даже две оливковые.

Пока он отсутствовал, Итаку подменили. Ну, если не всю, то половину точно. Евмей был на месте, и его свиньи тоже, но остальное…

— Откуда столько оливковых рощ?

— А тебе-то что?

Евмей смотрел на невесть откуда взявшегося бородатого мужика настороженно. И вдруг понял! Перед ним Одиссей! Постаревший, погрузневший, поседевший, но это он!

— Хозяин вернулся!

Одиссей не успел отреагировать на вопль свинопаса, потому что из кустов к Евмею кинулся молодой человек:

— Тише, Евмей, тише! Не стоит кричать, что я вернулся.

Теперь Евмей стоял, крутя башкой и вовсе не зная, что сказать.

— Радуйся, прости, не знаю твоего имени, — приветствовал Одиссея юноша.

— Улисс, — зачем-то ответил царь Итаки.

— Я Телемах, царь этой земли.

«А я тогда кто?» — чуть не брякнул Одиссей, но промолчал. И правда, кто он, если уже собственный сын называет себя царем?

— Телемах, это твой корабль пристал? Почему ты пристал здесь?

— Ментор посоветовал, сказал, что в Ретре опасно, могут поджидать в засаде. Как царица?

При этом вопросе насторожился и Одиссей.

— Заканчивает погребальный покров Лаэрта.

Телемах рассмеялся:

— Она еще долго будет заканчивать. Мать хитрая, ее работа движется столь медленно, что перестали говорить о ее умении.

— Лаэрт умер?

— Улисс, ты знаешь моего деда?

— Знал… раньше…

— Нет, он жив, просто Пенелопа объявила, что подумает о замужестве только после того, как соткет этот погребальный покров. Но ткать она будет еще полжизни, потому что…

Телемах замолчал, поняв, что едва не проболтался.

Евмей вздохнул:

— Уже нет, Телемах, Меланфо выдала царицу. Теперь все знают, что она ткала и распускала, теперь быстро закончит, день-два…

— Значит, нужно торопиться во дворец, царица все сделает, чтобы не выходить замуж ни за кого.

— Почему? — снова осторожно подал голос Одиссей.

— Улисс, ты не знаешь моих родителей! Моя мать лучшая в мире женщина — Пенелопа, а мой отец — герой Одиссей.

— Так уж и герой…

— Еще какой!

Евмей позвал всех к костру, на котором жарилась сочная свинка. Он умел начинять тушу травами и кореньями, соблюдая строгие, одному ему известные пропорции, отчего мясо просто сочилось и пахло так, что, казалось, слюнки текли даже у самой зажаренной свиньи.