Пенрик и шаман

Пен тоже смотрел. Едва ли мог найтись участок кожи, не испорченный красными шрамами, коричневыми струпьями или неприятными красными линиями, между которыми вздувалась отекшая плоть. Удвоить это для возвращения в Истхом, и, можно считать, с человека снимут кожу. Инглис нашел свободное место и провел разрез. "Дез, дай мне Зрение", — подумал Пенрик.

Дрожащее лезвие подрезало покрасневшую кожу, и зубы Пена заныли в симпатическом эхе. Вид не сильно отличался от его невооруженного зрения, за исключением того, что хлынувшая кровь Инглиса имела странный серебристый блеск, как лунный свет, отражающийся от волчьей шкуры. Он водил ножом вверх и вниз, покрывая каждый дюйм. Дух-волк двигался вместе с ним, оставляя за собой след дыма, который кружил вокруг и оседал на крови. Пен старался не думать о мухах, роящихся на падали. Но дух, действительно, казалось, черпал пищу из странного пиршества, его плотность сгущалась по мере того, как высыхала кровь и умирал серебряный блеск.

— Нет, конечно. Я не думаю, что наша кровь послужила бы тому же, — пробормотала Дез. Когда пальцы Инглиса снова начали сжиматься, Пен наклонился вперед и обхватил руку шамана. — Я просто верну это сейчас. Для сохранности.

После короткого мгновения напряжения Инглис позволил своим пальцам ослабнуть, и Пэн вырвал рукоять из его хватки. Освил ждал с мечом в руке, еще не вставая.

— Не убирай его в ножны, пока кровь полностью не высохнет, — выдавил Инглис. — Это не займет много времени. Бурое сразу же стирается тряпкой.

— Хорошо, — сказал Пен и стал ждать. Тянувшийся дым, казалось, уходил в основное тело связанного духа. Липкое превратилось в рассыпчатое, несколько проходов по об штаны Пенрика смахнули его, и он снова убрал блестящую сталь с глаз долой. Дез позволила видению призрака Толлина исчезнуть — спорное облегчение.

* * *

Завтрак прошел более спокойно, так как дети в дом еще не вернулись, в отличие от служанки. Шестерых гостей, или пятерых гостей и одного заключенного, кормили овсяной кашей с маслом, сыром, ячменным хлебом и осенними яблоками. Собаки лениво слонялись у дверей, не соблазняясь постной трапезой. Разговор был отрывочным и по делу. Но Гэллин и Госса, казалось, очень хорошо знали Инглиса, и не как преступника.

Пенрик вынужден был согласиться, Инглис совершил ужасное преступление. Его сердце совсем не лежало к этому. Какие бы видения героической поимки злодея ни заманивали Пена по дороге сюда, событие было печально разочаровывающим.

— Хотя, если нужна глупая паника, вот твой человек, — пробормотала Дез.

— Сомневаюсь, что у меня получилось бы намного лучше, если бы я по ошибке убил своего лучшего друга своими новыми способностями, — подумал Пен.

— Я бы тебе не позволила. Ничего даже отдаленно похожего не случалось с моим носителем… — Дез, казалось, колебалась. В течение очень, очень долгого времени.

— Кажется, ты споришь сама с собой.

— Хм. — Но она снова успокоилась.

Сержант охраны спросил Освила:

— Нам следует готовиться к дороге, сэр? Нам нужно позаботиться о дополнительной лошади.

Освил отложил ложку и сел.

— Если мы больше ничего не можем здесь сделать, то нам пора ехать.

— Вы можете остаться подольше, — вставил служитель Гэллин с нажимом. — День-два не будут иметь значения.

— Спасибо, служитель, но я должен не согласиться. Каждый день, когда мы задерживаемся, мы рискуем попасть под следующий снегопад.

Пен не согласился с обоими. Может быть, еще день или два здесь для кого-то что-то изменят?

Гэллин прикусил губу.

— Просвещенный Пенрик, я хотел бы поговорить с вами отдельно. О некоторых храмовых делах, которые меня касаются.

Будучи Серой сойкой, Освил был таким же слугой Храма, как Пенрик или Гэллин, но он позволил Пену оторваться от стола, бросив на него лишь сухой взгляд. Охранники выглядели встревоженными тем, что были лишены какой-либо магической защиты, которую, по их мнению, обеспечивал им Пен, но даже если бы Инглис, предположим, заставил их всех уснуть и заковылял прочь, он даже не смог бы добраться до конюшни, прежде чем Пен снова поймал бы его.

Гэллин отвел Пена в свой кабинет-гостиную и закрыл дверь, жестом пригласив Пена сесть. И сев рядом с ним, колено к колену, он понизил голос и прямо сказал:

— Я молился о помощи. Это вы?

— Если и так, то со мной мне никто не говорил, — смущенно вздохнул Пен. — Я не страдаю от вещих снов, — он бы добавил "слава богам", но это, похоже, подпадало под то, что его мать называла задабриванием.

— И все же, говорят, боги скупы.