Пепел и пыль

Там у меня есть помещение, замаскированное фальшивой стеной и защищенное огнеупорной дверью. Внутри подвальные стеллажи из «Икеи» для самостоятельной сборки, а на них – картонные коробки, в которых я держу оболы. Они рассортированы по номиналам; бижутерия покоится в выстеленных бархатом футлярах, еще есть банки с царскими пятирублевками, шнуры с нанизанными на них кольцами, а также коробки из-под обуви, где оказывается томпак, фальшивые деньги и прочие бесполезные предметы. Попадаются и такие. Также у меня есть бельевая корзина, в которую я бросаю испорченные банкноты – окровавленные, чем-то залитые или обгоревшие.

Я не скряга.

Я просто понятия не имею об отмывании денег. Не могу же я пойти в банк и внести все это на счет. Поэтому оно лежит на полках.

Возвращаясь наверх, я услышал протяжный стон, почти крик. Мой племянник проснулся и, вероятно, несколько секунд лежал в блаженном неведении, какое обычно бывает утром, а потом на него сокрушительным ударом обрушился прежний кошмар.

Я принес ему стакан воды и несколько таблеток. Новый день – новая пилюля.

Потом он сидел в кресле в гостиной, скованный химией, и раскачивался, будто аутист, глядя в пространство, как тогда, на вокзале. Перед ним одиноко и печально стоял завтрак.

Я расхаживал по террасе, глядя на цветущие сливы, и напряженно думал, не в силах усидеть за столиком с кофе и газетой.

Когда я понял, что средства подействовали, пошел поговорить с племянником.

– Расскажи мне про свою бывшую жену, – потребовал я.

Он не понял, что я имею в виду.

– У вас толком не складывалось? С самого начала?

Павел рассказывал неохотно – казалось, он уже и сам не знает. Когда-то он думал, что всё в порядке, а потом оказалось, что мгновения, которые он считал почти идеальными, для нее либо ничего не стоили, либо вызывали лишь жалость. Мне это ничего не дало. Новое лицо его бывшей жены, пылающее яростью и ненавистью, заслонило и забило для него все прошлое. Ничего хорошего он не помнил.

Еще до полудня она ему позвонила. Он ходил по гостиной с мобильником у уха и отвечал «да», «нет» и «не знаю», а в ответ из динамика доносилось ритмичное тарахтение шарманки. Судя по ритму голоса, речь шла о перечне решительных и достаточно агрессивных требований. Не знаю, что именно она говорила – впрочем, меня это не особо волновало, я лишь изредка отрывал взгляд от газеты.

Маклер Корбач был прав. Акции Олебанка серьезно упали, и сегодняшние продажи приносили лишь потери. Увы, ни я, ни Бекон не могли ждать.

Павел пытался странно спокойным голосом объяснить своей бывшей, что сейчас не лучшее мгновение его жизни. Он стал свидетелем и в каком-то смысле жертвой убийства, провел несколько дней в больнице и ему временно негде жить.

В ответ он получил очередную порцию решительных жужжаний, словно в корпусе телефона была заперта разозленная оса. Тогда он тоже начал на нее орать и в конце концов швырнул куда-то телефон.

На первой странице городской хроники сообщали, что некий ксендз попал под трамвай.

Все началось час спустя. Павел лег, а я сидел в гостиной и просматривал «Мифологию народов Сибири» к четверговой лекции.

Сперва я заметил, что стало темно. Только что светило яркое солнце, и вдруг его свет потускнел, став грязно-желтым, как перед грозой.

Появились птицы – тысячи мелких пташек, сбившихся в гигантскую, словно туча, стаю, которая кружила над моим домом, извиваясь кругами и зигзагами, будто единый организм. И оглушительный щебечущий хор. Я ошеломленно смотрел, как они садятся на сливы, сосны и тополя по всему району. Миллионами. Подобно саранче.

Затем по коже побежали мурашки. Поднялись дыбом волоски на предплечьях, будто я провел ладонью перед экраном телевизора.

А потом неожиданно наступил арктический холод.

Внезапно охваченные паникой птицы взлетели, хлопая тысячами крыльев. Ветви вмиг опустели.

Я почувствовал, как нечто идет через гостиную. Ничего не видел, но ощущение было явным. Кто-то шел через мою гостиную.

К моему дому не приближаются даже скексы, даже ноябрьской ночью. Он укреплен словно цитадель.

Тем не менее что-то двигалось по самой середине комнаты, в ясный солнечный день, как ни в чем не бывало. По моему ковру.

Со стены с грохотом упала африканская маска и поползла по полу.

Мимо моей головы внезапно пролетел жадеитовый зеленый Будда, ударившись о дверной косяк. Одна за другой заскрипели ступени, будто нечто тяжелое поднималось наверх.

Я помчался туда, перепрыгивая через две ступеньки. Дверь комнаты, в которой спал Павел, приоткрылась, и оттуда веяло холодом.

Ничто из того, что я до сих пор видел в Междумирье, не осмелилось бы врываться в этот дом.

Внезапно оно ушло. Снова стало тепло, в окна ударили лучи солнца, точно пробившись сквозь тучи.

Оно ушло само, но я чувствовал – оно было столь могущественно, что могло бы прямо сейчас растерзать нас обоих в клочья. Если оно заставило потускнеть солнце?!

Мой племянник плакал во сне.

Ничего не оставалось, как ждать сумерек.