Пепел и пыль

Вход на территорию монастыря вел с боковой улочки через узкую деревянную калитку к сплошной стене из кирпича. Надежный проход, разделявший два мира. За такие ворота не проберется ничто мирское, не проникнет сомнение или грех. От них отразятся MTV, перемены в обществе, моральный релятивизм, супермаркеты и карьера в корпорации – отразятся как волна от скалистого утеса. Ты закрываешь за собой тяжелые врата – и для мира ты мертв. По крайней мере, так казалось.

Когда я был здесь впервые, меня удивило, насколько тяжела эта дверь, и заметил, что дубовая панель маскирует многослойную литую сталь, а вдоль стены смотрит слепым циклопическим глазом скрытая под навесом продолговатая головка камеры видеонаблюдения. На двери висел кованый молоток, но следовало воспользоваться заключенным в титановый корпус сверхсовременным домофоном, в котором имелась щель для магнитной карты и блестящий прямоугольник сканера отпечатков пальцев.

Открывая тогда эту дверь, Михал пытался ввести код быстрым движением иллюзиониста и закрыть крышку, чтобы я не успел ничего разглядеть, но я все равно увидел. Он заметил мой испытующий взгляд, и ему это не понравилось.

«Сейчас столько краж со взломом, – отмахнулся он. – Некоторые манускрипты слишком ценны, так что лучше потратиться на замки, чем потом пожалеть».

Ну да, конечно. Я достаточно долго его знал, чтобы понимать, когда он лжет.

Внутри шла таинственная монашеская жизнь, но вблизи она выглядела скорее прозаически.

По кирпичным стенам вился плющ, с навеса над аркадой капал дождь, какой-то монах сметал прошлогодние листья с усыпанного гравием внутреннего двора с колодцем посредине. Вернее, я предполагал, что это монах – он был одет в синий халат и напоминал дворника. Другой вероятный монах, в темном длинном плаще, направлявшийся к калитке с папкой в руках, походил скорее на адвоката. Сопровождавший меня привратник, в свою очередь, носил монашеское одеяние, но прикрытое неопределенного вида черной курткой. Он был плечистым словно вышибала, а его движения – пружинистыми как у пантеры.

Он молчал, а я не считал себя обязанным развлекать его разговорами.

* * *

Настоятель принял меня в кабинете, сидя за старым обшарпанным столом, в теплом круге света от лампы, на голой стене у него за спиной виднелось лишь огромное черное распятие. Крест имел в высоту метра два, а на лице висящего на нем Спасителя застыло полное экспрессии жутковатое выражение, какое придавали в эпоху барокко. Ночной кошмар бумерангом вернулся ко мне.

Такому кресту следовало висеть над накрытым красным сукном столом мастера-инквизитора Иоанна из Капестрано. Того самого, который ненадолго посетил Краков, а затем уехал, оставив после себя зловещую детскую считалку:

Эндолик, пендолик, красненький столикпана Яна Капистрана.На кого попадет,Тому голову снесет».

Эндолик – это ремень, если вы не знали.

Я сглотнул, но не подал виду.

В подобных местах мне становится не по себе. Я видел значительно больше, чем многие священнослужители, и ничто из встреченного мною не походило на то, о чем рассказывают на уроках религии. Тем не менее они считают, что все равно знают лучше.

Может, и так.

Вот только я это видел.

Кажется.

Настоятель поздоровался, предложил сесть и налил в чашку чая.

Наливая чай и пододвигая мне маленькое блюдечко с вареньем и печенье, он выглядел просто как худой старик в сером свитере и фланелевой рубашке. Монашеская ряса висела на железном крюке, вбитом в стену, рядом с черным костюмом на вешалке.

Он улыбнулся, сплетя худые, испещренные пигментными пятнами пальцы.

– Вы давно знали брата Михала?

– Мы вместе учились, – непринужденно ответил я. – Это было еще до того… до того, как он ушел в монастырь.

Я понятия не имел, что старику известно о Михале. Знал ли тот о его жене? С другой стороны, они не венчались, так что формально всё в порядке.

Настоятель испытующе смотрел на меня с подозрительной усмешкой на губах. Мне стало интересно, сколько, в свою очередь, ему известно обо мне. Является ли предметом исповеди то, о чем мы разговаривали с Михалом? Может, он и хранил тайну, но был себе на уме.

Я не был уверен, что мне это понравится.

– Уже известно, что с ним случилось?

Настоятель покачал головой.

– Инфаркт. Обширный инфаркт. Такой молодой… Что ж… Богу так было угодно.

В словах не чувствовалось и тени насмешки. С его точки зрения, мы оба наверняка могли считаться молодыми.

Под сводчатым потолком повисла почти осязаемая тишина. Я глотнул чая, уверенный, что хлебаю оглушительно громко; ложка заскрежетала словно лопата.

– Он оставил завещание?

– Он принадлежал к Братству во Христе. У нас не так уж много материальных благ. Завещать особо нечего. Немного одежды, бумаги, какие-то мелочи… никакого состояния.

– Но вы говорили, отче, что он оставил что-то для меня. Откуда он мог знать?

– Он не знал. Это не завещание, а посылка, которую он собирался вам отправить. Ваши личные вещи – книги, шахматная доска. Видимо, взял на время, а отдать возможности не было. И вот… не успел…