Пепел и пыль

Дверь была заперта на один замок, зато на несколько оборотов. Изнутри. Мне пришлось отпереть, запереть и снова отпереть – лишь тогда отодвинулись все ригели.

Я вошел крайне осторожно, не зная, не получу ли внезапно чем-нибудь по башке. В глубине квартиры горел приглушенный свет, мигающий будто пламя свечей или масляных плошек. Толкнув спиной дверь, я услышал мягкий стальной лязг замков. Хорошо. Если она проснется и начнет вопить от страха, по крайней мере – не на весь дом.

Квартира была забита старьем. На стенах висели средневековые пергаменты, всю мебель покрывали переплетения орнаментов, маячившие в полумраке как извивающиеся змеи. Я шел будто полицейский, прижавшись спиной к стене и заглядывая за каждый дверной косяк, словно оттуда мог обрушиться удар.

Для крадущегося человека эта квартира была кошмаром. Покатая крыша, опиравшаяся на множество расположенных под разными углами балок и опор; под ногами путались абсурдные этажерки, заставленные фигурками и безделушками; повсюду клубились разросшиеся растения; везде, где ступала моя нога, что-то могло опрокинуться, рассыпаться или разбиться. Свет шел из-за угла, из главного помещения. Свет и неприятный арктический холод, будто из открытой холодильной камеры. Осторожно свернув за очередную балку, я угодил лицом в коллекцию альпийских коровьих колокольчиков, свисавших с потолка.

Заглушив ладонью их жестяной звон, я остолбенел.

Патриция лежала посреди гостиной – голая, широко разбросав руки и ноги, как человек с рисунка Леонардо да Винчи, среди десятков свечей и плошек, расставленных где попало. Голова откинута назад, черные волосы рассыпались по кругу, словно чернильное облако перепуганной каракатицы. Слепые белки закатившихся глаз. Следы густой белой пены вокруг рта, стекающие вниз по шее.

Я метнулся к ней, чтобы схватить ее в объятия, закричать, попытаться привести в себя. Чтобы хоть что-то сделать. Инстинкт.

И остановился в полушаге, с таким ощущением, будто проглотил собственное сердце, видя, как из моего рта вырываются клубы пара.

Патриция парила в воздухе – невысоко, может в десяти сантиметрах над полом, словно лежала на невидимом матрасе. Голый паркет под ней, освобожденный от свернутого рядом ковра, покрывали тщательно нарисованные разноцветными мелками символы. Как у Леонардо. Круг, в круге – пятиконечная звезда, описывающая растопыренный силуэт, а вокруг – символы странного алфавита, которые и инженер из Флоренции вряд ли бы сумел изобразить. Одно запястье Патриции оплетали четки, бусинки которых свисали вниз, покачиваясь под левитирующим телом. Телом, тоже покрытым символами, нарисованными чем-то жирным – губной помадой, пастелью, может, карандашом для глаз. Замысловатыми, отчасти похожими на знаки иврита, отчасти – на скандинавские руны, а отчасти – на наскальные рисунки из пещер. Солнечные символы, отпечатки ладоней, глаза, спирали. По всему телу. Странный алфавит покрывал каждый сантиметр ее кожи.

Очень осторожно протянув руку, я коснулся ее шеи. Она была холодна, но жива – я ощутил под пальцами легкие удары пульса в шейной артерии. Торчащий конусообразный сосок левой груди тоже подрагивал каждые несколько секунд, словно датчик сейсмографа – медленно, но размеренно. Грудная клетка едва заметно вздымалась, наполняясь воздухом самое большее раз в минуту.

Нормальный человек в таких ситуациях звонит в скорую. Процедура, вбитая в голову раз и навсегда; одна из тех, что обуславливают жизнь в социуме. Пусть этим займется кто-нибудь другой, мне не справиться. Неважно, что пациентка левитирует, а законы гравитации отправились погулять; неважно, что повсюду – следы странного ритуала. К тем, кто без сознания, вызывают скорую. Пусть сделают ей укол. Подключат ее к электричеству. Пусть привяжут ее к койке, но все будет нормально.

Вот только я – чокнутый и не могу считать себя приспособленным к жизни. Давно привык, что в таких случаях предоставлен самому себе. Скорую можно вызвать к кому-нибудь с переломом ноги, почечным камнем, инфарктом или отравлением. Но не к левитирующей ведьме, погруженной в глубокий транс.

Что бы тут ни происходило, речь явно шла о чем-то мощном. Свисавшие с полок маятники и похожие на ветровые колокольчики украшения слегка покачивались и звенели; среди безделушек и сосудов то и дело раздавался треск, похожий на электрические разряды. Воздух был сухим и наэлектризованным; мои волосы шевелились, будто я стоял у огромного экрана.

Пульсирующий сигнал, доносившийся из лежащей в стороне трубки старомодного аппарата, действовал мне на нервы. Может, она боялась, что внезапный звонок вырвет ее из транса? Или пыталась до меня дозвониться, прежде чем это случилось?

Я положил трубку на рычаги.

Кого-то, однако, следовало известить. Кого-то, кто знал, что тут происходит и как помочь. Наверняка не теток – тогда кого? «Моя двоюродная сестра Анастасия – сумасшедшая нимфоманка». Не стоит. «Мелания. Тоже та еще мятежница». Что ж, позвоним Мелании-мятежнице.