Пепел Клааса

Геня бросилась назад в Белоруссию. Доехав до Гомеля, она обнаружила, что мост через Сож разбомблен. Она принялась звонить в аптеку, умоляя Дину и бабушку срочно уехать. А те, как и многие другие патриархальные евреи, не спешили. Тому, что говорили о Германии, они не очень верили. «Мале вое мен зогт![2] Мы помним немцев при Вильгельме! Лигнерай[3]». Но Геню бабушка и Дина все же послушались. Они пошли на последний поезд, который отправлялся из Калинковичей на Чернигов. Когда они стали взбираться в вагон, бухгалтер аптеки Баргман, происходивший из семьи потом­ственных конокрадов, одевавших лошадям сапоги, чтобы скрыть их следы, вытолкнул беспомощных женщин из вагона: «А кто будет отвечать за аптеку?» Дина с бабушкой увяза­лись за вереницей беспомощных евреев, потянувшихся из Калинковичей на юг, но немцы отрезали дорогу. Их вернули назад и согнали в гетто на опушке леса возле еврейского кладбища. Первой жертвой оказался местный сумасшедший Йошке, который с давних пор бегал по Калинковичам с кри­ком: «А ну, в колхоз!» Когда я был в Калинковичах, немно­гое, что я помню, это страшного, заросшего щетиной Йошке, прибежавшего в аптеку, где все от него попрятались. Когда немцы вошли в Калинковичи, Йошке бросился им навстречу и был сражен автоматной очередью.

В августе все оставшиеся 600 калинковических евреев бы­ли расстреляны и сброшены в ров, вырытый у железной дороги. Среди них были бабушка, Дина, родная сестра ба­бушки Лане и много других родственников.

В начале июля Москву начали бомбить. Мы прятались в убежище в нашем дворе, в котором не было вентиляции. После этого мы стали ходить в другое убежище. Во дворе ночью дежурили дружинники: они бросали упавшие зажи­гательные бомбы в песок.

Я выехал вскоре на летнюю дачу детского сада возле Бол­шево. Неподалеку был полигон, впоследствии ставший ба­зой советской ракетно-космической промышленности, превратившись в знаменитое КБ Королева. Более неудачного ме­ста для детского отдыха придумать было трудно, ибо немцы каждую ночь летали бомбить полигон.

В первый раз всех детей повели в «щель» — так называ­ли окоп, вырытый в земле, чтобы прятаться от бомбежек. На следующий день кое-кто из нас заболел, простудившись ночью в сырой, холодной яме.

С тех пор нас уже не водили в щель, а оставляли на ночь в домике прямо под открытым небом. Ночью мы не спали от непрерывной стрельбы зениток и разрывов бомб. Лия Гри­горьевна садилась к нам на постель и успокаивала. Как-то мне удалось заметить в окно, как совсем низко пролетал са­молет. Лучи прожекторов выхватили его из ночной тьмы и не хотели отпускать обратно; самолет беспомощно метался в небе.

...А по утрам я ходил собирать осколки. Они бывали короткие и длинные, маленькие и большие, и все с зазуб­ренными краями. Целыми днями я шатался вокруг и высмат­ривал на земле осколки. Некоторые из них просто валялись на траве, а другие приходилось выкапывать. Можно было подумать, что по ночам великаны играли здесь осколками в ножички. Однажды во время бомбежки Лия Григорьевна при­села ко мне на кровать. И я стал хныкать и просить принес­ти мне осколок... Лия Григорьевна через несколько минут вернулась с большим осколком в руках. С радостью схватил я его и вполне счастливый скоро заснул.

В августе вышло постановление Моссовета, согласно ко­торому многодетным семьям было приказано покинуть Моск­ву. Мать как раз подпадала под это постановление, и ее стали вынуждать к отъезду, тем более, что Моссовет гарантировал сохранность жилплощади. Она не хотела уезжать, боясь, что квартиру отнимут, но давление сделало свое дело, и в конце августа 1941 года мы покинули Москву.

Несмотря на все гарантии, наша квартира была немедлен­но занята соседями, а потом пошла из рук в руки к людям, не желавшим уезжать из Москвы, и даже откровенно ждавшим немцев.

5

Я хотел бы родиться в горах

И не зваться казахом,

Или жить в белой хатке,

Коров по оврагам пасти.

Все равно — привезли бы меня

в Джезказган вагонзаком.

Украина, прости, О Ингуш,

мою землю прости!

Казахстан, ты огромен –

Пять Франций без Дувров, Монмартров –

Уместились в тебе все Бастилии

Грешных столиц.

Ты огромною каторгой

Плавал на маленькой карте.

Мы, казахи, на этой каторге родились.

Олжас Сулейменов