Пепел книжных страниц

– Фамилия старинная, дворянская, с достославным прошлым, однако давно выродившаяся и плодящая монстров, – вставил нравоучительно ее супруг. – Помнится, еще во времена Василия Второго Темного один из бояр Карамазовых…

Жена, обычно с умилением его слушавшая, на этот раз позволила себе прервать супруга:

– Желая вам исключительно добра, Нина Петровна, хочу предостеречь не только от старого Карамазова, но и от молодого. Потому как наслышана, что намедни вам поступило предложение руки и сердца от Дмитрия Федоровича…

Супруг, качнув лысой головой, произнес:

– Молодой, впрочем, уже и не такой молодой, повеса, которому скоро стукнет тридцать, весь в своего батюшку. Держитесь от него подальше, милая моя! Эти Карамазовы до добра не доведут!

Жена же, подливая супругу кофе, поддакнула:

– Но мы вас в обиду не дадим. Тут, у нас, вы как за каменной стеной. Но Карамазовых, что старых, что малых, опасайтесь…

В этот момент дверь столовой распахнулась, влетела растрепанная горничная, провозгласившая:

– Тут Дмитрий Федорович Карамазов, просит его принять!

Чета Безымянных онемела, а Нина, вздохнув, произнесла:

– Думаю, это ко мне.

Пульхерия закричала:

– Скажите, что мы не принимаем! Какая беспримерная наглость – заявиться в наш дом…

Вставая из-за стола, Нина произнесла:

– Благодарю вас, все было крайне вкусно. Бежать от действительности не имеет смысла. А его приму. Однако буду рада, Пульхерия Ивановна, если вы будете присутствовать при этом разговоре. Могу ли я использовать для оного вашу гостиную?

Разговор с Митей имел место в соседней гостиной, обставленной в ужасных фиолетовых тонах, с двумя овальными, в золоченых рамах, портретами на стене – толстоватого мальчика лет шести и прелестной девушки лет семнадцати, двух покойных детей четы Безымянных, скончавшихся много лет назад от скарлатины. Портреты были выполнены, судя по залихватской авторской подписи, самим

Федором Михайловичем Безымянным.

Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Митя Карамазов, с правой рукой на перевязи, походя на бравого гусара, получившего удар палашом, отбивая нападение противника. А в действительности будучи низверженным приемом из курса самообороны от сексуального маньяка девицей из XXI века.

И в руках у этого бравого гусара был зонтик – ее зонтик, забытый в трактире.

– Нина Петровна! – провозгласил он, кидаясь к ней и явно желая поцеловать ее руку, однако Нина спрятала обе руки за спину, чем, кажется, несколько смутила Митю.

Тот, кашлянув, склонился перед поджавшей губы Пульхерией и продолжил:

– Нина Петровна, взяв на себя дерзость доставить вам забытый намедни зонтик, хочу нижайше принести вам свои самые искренние извинения за свое неподобающее, более того, свинское поведение вчера. Увы, когда я… когда я приму на грудь, то у меня словно разум затмевает…

Нине стало жаль старшего брата Карамазова, как ей намедни сделалось жаль и среднего брата. И ей, невзирая на все свои выкрутасы, выходки и видения, были симпатичны и тот, и другой.

Крайне симпатичны. Да уж, Славика рядом с ними точно не стояло! Собственно, какого такого Славика?

Поколебавшись, Дмитрий Федорович продолжил:

– Но это не дает мне права вести себя так, как я себя вел…

Нина, кивнув на его перевязанную руку, произнесла:

– Доктор Дорн?

Митя, повеселев от ее вопроса, охотно пояснил:

– Герценштубе. Он меня еще ребенком хаживал. Глупый – это да, но надежный. И свою науку знает. Дорн в наших местах новый, я его не особо жалую. Какой-то он, с гнильцой…

Странно было слышать подобные вещи от человека, который сам вел далеко не жизнь святого. Но его слова дали Нине повод задумать: не исключено, что человек с гнильцой лучше распознает другого человека с гнильцой.

А то, что доктор Дорн был какой-то не такой, Нина поняла с самого начала. Не то чтобы герой не ее романа, а герой чужой пьесы – Антона Павловича Чехова.

Но никак не «Братьев Карамазовых» Федора Михайловича Достоевского!

– Я рада. Благодарю за извинения. Они приняты, – заметила Нина холодно, давая понять, что аудиенция окончена: Митя принес извинения, и на этом все было исчерпано.

Для нее, но никак не для него. Потому что молодой человек, посмотрев на нее каким-то мученическим взором, произнес:

– Я прекрасно помню, как себя вел и что говорил, Нина Петровна. Многие вещи ужасны, и нет им прощения, посему я крайне вам благодарен, что вы соизволили простить меня…

Нина подумала, что, не исключено, поспешила с заверениями в том, что извинения Мити приняты.

Он же тем временем продолжал:

– Но одну вещь, которую я сказал намедни, хочу повторить еще. Потому как она жжет мне сердце, снедает мозг, разрывает душу…

И, снова опустившись на колени, с надрывом, типично по-достоевски, произнес:

– Нина Петровна, на трезвую голову и с полным осознанием вытекающих из моих слов последствий во второй раз прошу стать вас моей женой! Сочту за великую честь иметь право называть своей супругой и добавлю, что на улице нас ждет кучер, который доставит нас в Мокрое, где мы немедленно обвенчаемся!