Пепел между нами

— Ну ок, — разворачивается ко мне, вальяжно опираясь локтем на барную стойку, — давай. Вещай. Расскажи мне, что на самом деле ничего не было. Что он не появлялся в купе, не хватал тебя за задницу перед камерой.

— Не было. Не появлялся. Не хватал. Почему ты мне не веришь?

— Да потому что ты врешь постоянно. Сначала одно выясняется, потом второе, затем третье. И каждый раз ты включаешь трепетную линь, хлопаешь глазами и говоришь, а что такого!

— Потому что все это — просто совпадения. Случайно получилось.

— Хорошо. В следующий раз случайно совпадет так, что я поеду с Тимофеевой. Вдвоем. Ты дома останешься. Что скажешь?

Я не могу ничего сказать, потому что меня скручивает от понимания. Хрен бы я ему поверила, окажись в такой ситуации.

— Что ртом хлопаешь? Слов нет?

Понимаю, что сама стала виновницей этой ситуации, но злые слова меня ранят. Мой защитный панцирь больше не справляется.

— Миш, послушай… — у меня дрожит подбородок, поэтому получается совсем жалко и убого.

— Не буду я ничего слушать. Достаточно. Спасибо.

Последнее слово — это не мне. Это рыжему бармену, который виртуозно толкнул в его сторону стакан. Тот проскользил по стойке и остановился прямо перед клиентом, при этом не расплескав ни капли содержимого.

— Краев, идем домой. Пожалуйста, — умоляю его, еще надеясь на что-то.

— Я останусь, — берет стакан, смотрит поверх него на меня. Потом залпом опорожняет и, выдохнув в кулак, выдает, — а ты можешь валить. Уверен, кто-нибудь составит тебе компанию…Случайно. Как ты любишь.

Я не выдерживаю. Выбиваю у него из рук стакан и отвешиваю звонкую пощечину. В баре людно и шумно, и никто не замечает нашей маленькой трагедии. Никто не знает, как сейчас захлебывается кровью моя душа.

— Да пошел ты! — шиплю сквозь зубы и, резко развернувшись, проталкиваюсь сквозь толпу. Меня колошматит так, что не чувствую под собой ног. Спотыкаюсь через каждые два шага, на кого-то натыкаюсь, извиняюсь словно в тумане и бегу дальше.

— Ну и катись, — прилетает мне вслед, делая еще больнее.

Я виновата лишь в том, что сразу ему не сказала про подробности этой идиотской поездки. Какого черта он себя так ведет? Я понимаю, что завтра он проспится, перестанет плеваться огнем и пожалеет о грубых словах. Только как прежде уже не будет.

Тимофеева добилась своего — наша сказка сломалась.

Я ненавижу слезы, но, когда выбегаю из клуба, они сами градом катятся по щекам. Зло стираю их рукавом, подзываю первую попавшуюся машину такси и запрыгиваю в салон. Моих сил хватает лишь на то, чтобы просипеть адрес:

— Лесная, семь, — после этого закрываю лицо руками и начинаю беззвучно реветь. Мне так больно и обидно, что нет сил сдержаться.

Пожилой таксист тактично отводит взгляд, и всю дорогу молчит, а когда приезжаем на место, не берет с меня денег.

В квартире тихо и темно, уютно пахнет домом. Чую одеколон Краева, которым он брызгался перед выходом и снова срываюсь в слезы. Я проклинаю тот день, когда согласилась участвовать в этой проклятой конференции и не понимаю, как безобидная ситуация дошла до такого абсурда.

Страшно.

Глава 11

Краев

Он проснулся от того, что хотелось курить. Безумно, до одури. Больше, чем курить, хотелось разве что пить. Ну может еще сдохнуть, настолько было хреново. Башка раскалывалась.

С трудом мотнул головой и, пытаясь игнорировать звон, в ушах повернулся на другой бок. Темно, как в жопе. Он нащупал Злату, спящую рядом, притянул к себе и все происходившее вчера показалось страшным, выматывающим сном. Их ссора из-за Коли, которая теперь на похмельную голову казалась недостойной. Слова, которые он кидал ей, ничего не соображая от злости и ревности, ее слезы, попытки оправдаться. Все это отступило на задний план, когда Краев понял, что не один лежит в широкой постели, что Златка рядом, несмотря на то, каким кретином он вчера был.

Поморщился, вспомнив, как она, зажав рот рукой и пытаясь удержаться от рыданий бросилась прочь, а он орал ей вслед какую-то херню. Накрыло вчера так, что продохнуть не мог от ревности, и напрочь сорвало тормоза.

Дебил! Настоящий, махровый, иначе и не скажешь.

Михаил понимал, что вчера сломал что-то важное, испачкал грязными сапогами тот хрупкий мир, принадлежавший лишь им, двоим. Как после всего, что наговорил, смотреть ей утром в глаза?

Он поморщился и еще крепче прижал к себе Злату, зарывшись носом в мягкие шелковистые волосы.

Внутри, пытаясь перебороть похмельную муть, тугим узлом сворачивалась тревога.

Действительно, а простит ли она все те слова, что были брошены в порыве ярости? Будет ли оправданием то, что был пьян и с трудом соображал, что делает и что говорит? Вряд ли. Это скорее отягчающее обстоятельство, чем смягчающее.