Пепел на твоих гбах (СИ)

— Я помню бесконечно долгие часы боли и звенящей тишины, только небо в разноцветных пятнах перед глазами и я не могу двигаться, не могу говорить или слышать. А вокруг запах, будто я сам горю, одежда моя тлеет. А дальше бесконечный бредовый сон. Мне только потом рассказали, что остатки конвоя разграбили мародёры, кого-то из наших добили, а меня просто раздели, считая, что сам подохну. Унесли форму и оружие, всё снаряжение уцелевшее. А я не подох, не знаю почему. Какие-то местные приехали на столбы дыма, отвезли меня в миссию Красного Полумесяца, где меня две или три недели пытались выходить, а я как овощ в потолок смотрел, ничего сказать не мог. Ни кто я, ни откуда. У меня от контузии речь отнялась, представляешь? — он посмотрел на Вику со странной улыбкой, будто это могло быть смешным.

А Вика вдруг поняла одну очень страшную вещь.

— Андрей, ты умирал?

— Да, — вот так просто ответил он, — меня похоронили дома, рядом с отцом. В закрытом гробу. С почестями или нет, не знаю, я не смог прийти на свои похороны.

А я не могу похоронить его второй раз, — кричал Разумов в её голове, — я уже закапывал этот гроб однажды!

Всё вставало на свои места.

— Как такое может быть?

— Машина выгорела до каркаса, даже костей почти не осталось. Нефть разлилась повсюду. Какие-то мои вещи нашли внутри и посчитали, что я там тоже был. Человека без формы или документов, немого и глухого никто не искал по больницам для местных.

Вика провела пальцами по шрамам на его руке, ими же была усеяна и вся его спина.

— Это всё оттуда?

— Это и целая жестяная банка осколков где-то в пустынной мусорке. Мне потом сказали, что я везунчик, выжить после такого взрыва единым целым куском. А я считал эти недели в немом бреду самым страшным кошмаром в моей жизни, я не мог понять, почему этот сон не кончается. Я не вернулся оттуда. Я настоящий сгорел в машине и лежу теперь на Зеленоградском Северном кладбище между могилами мамы и папы.

— Но ты здесь, со мной, — Вика взяла его лицо в свои руки, — я смотрю прямо на тебя.

— Это не я, это кто-то другой, кого нашли на грязной койке в деревне и привезли медицинским бортом, чтобы упрятать на пол года в госпиталь, а потом и в психушку для таких же потерянных. Меня не узнала мама, от меня ушла Ольга, потому что я теперь кто-то другой. Теперь это странный пожарный на окраине Москвы, который сражается с призраками в голове и не хочет помнить своего прошлого.

— Для меня ты настоящий. Я знаю только такого тебя. Не того, что сгорел или потерялся. Тебя живого! Для всех вокруг ты существуешь! Для твоего друга, который за тебя готов глотки грызть и в толпу бросаться, для твоей команды, которая поддержит и поможет, для всех тех людей, которых ты из огня выносишь, ты самый настоящий, Андрей!

Он взял её руки и снял со своего лица, сжал пальцы.

— Я не спасаю никого, Вика. Я возвращаю долги.

— Кому? — не понимала она.

— Огню.

Вика в ужасе уставилась на него. Нет! Она не хочет этого слышать! Она не хочет об этом знать! Думать! Бояться! Этого не существует! Он не говорил этих слов! Ни одного!

Ему не нужен подоконник! Он возвращает свои долги огню!

— Нет, нет, нет! — она вцепилась в его плечи. — никаких долгов! — обхватила его за шею, вцепилась пальцами в волосы на затылке, — никакого огня! Ты не говорил этого! Не говори этого!

— Прости, — Андрей медленно обнял её в ответ, — прости, я не хотел.

Вика замотала головой:

— Никакого огня! Теперь ты есть. Теперь у тебя есть я. Ты будешь будить меня по утрам и катать меня на Ямахе, а потом… потом на своей пожарной машине! Потому что это самая классная работа на свете, где ты самый нужный и самый лучший. Самый сильный! Ты будешь спасать людей, а не отдавать долги! — она отстранилась и упрямо посмотрела ему в глаза, — ты будешь спасать меня! Кто ещё будет спасать меня, кроме тебя?

— Конечно буду, — и он поцеловал её, закрывая глаза.

А она поняла, что он врёт, как врёт она сама окружающим и прячет от них свой лживый взгляд, когда говорит то, что они хотят услышать, чтобы никто не помешал ей совершать свои собственные ошибки и отдавать свои долги. Вика вжималась в него, понимая, что сейчас соприкасаются не только их абсолютно голые тела, но и обнажённые, обожжённые души склеиваются вместе открытыми ранами.

Больно.

Откуда-то издалека нёсся повторяющийся ритмичный звук. Андрей медленно разжал руки:

— Это мой телефон. Надо ответить.

— Почему они не могут оставить нас в покое?

— Это может быть с работы или Разумов, я должен.

С этими словами он окончательно выскользнул из её объятий и встал с постели. Вика проводила взглядом его спину в светло-розовых, но не заживающих больше шрамах, завернулась в одеяло и легла набок. Андрей ходил где-то в большой комнате и разговаривал по телефону, слова разобрать было слишком сложно.