Пепел революции

— Если она вернется, то между нами ничего не было. Ты ее мужчина. Сейчас мы просто даем друг другу глоток воды.

Он грустно улыбнулся.

— Значит, так ты это видишь? Глоток воды жаждущему?

— А ты нет? Вы, европейцы, такие странные люди. Когда можно просто что-то сделать, вы сначала придумываете тысячу мыслей, потом говорите миллион слов в оправдание, затем сто раз засомневаетесь, а в конце ничего не сделаете. Ты хотел, и я хотела. Мы сделали то, что хотели, но ничего это не изменило.

Ее речь, тягучая и мелодичная, с сильным акцентом, одновременно убаюкивала и бодрила. Он вспомнил уже с некоторым трудом ту историю, которую ему рассказал случайный спутник на транспорте. Историю про ягуара.

Он повернулся на бок и должно смотрел на ее смуглое лицо, совершенно оригинальное в этом полушарии и подумал, что, наверное, все-таки индейцы победили конкистадоров. Последние захватили земли, уничтожили миллионы солнечных людей, однако в своей алчности и жестокости потеряли ту божественную искорку, которая изначально есть в душе каждого из нас. А коренные жители Америки умирали, но не выдавали свои тайны. Со временем они и сами все забыли, но знания каким-то образом соединилось с их душой. В их непосредственности, наивности и какой-то нечеловеческой мудрости отражался сам Всевышний.

Она проснулась от садкой дремы, улыбнулась легко ему и они снова сплелись в экстазе.

На следующий день он думал, что им будет невыразимо стыдно, однако Изабелла ни единым жестом не напомнила о прошедшей ночи. На ее лице не отражалась ни единая эмоция, и, казалось, он совсем не с ней провел ночь. Изабелла приготовила завтрак, закончила прерванную накануне уборку и отправилась по своим делам. Ее маленький сын носился по городку и прибегал в дом только когда уже не мог без еды или сваливаясь с ног от усталости. С тех пор, они все ночи проводили вместе, и Кильчевский постепенно начал безсознательно изымать из памяти печальные воспоминания об исчезнувшей любви.

Когда лето уже полностью вступило в свои права даже у них в горах, пронесся какой-то неясный слух о тяжелых боях на севере. Трудно сказать, насколько слухи отражали правду, но без сомнения, красные хотят как можно быстрее взять реванш за позорные зимние поражения, а белым отступать больше некуда, надо сражаться до последнего.

Но на этот раз слухи подтвердились. По дороге ниже их городка тянулись длинные обозы с ранеными и убитыми. Если это все из отрядов Слащева, то дело плохо, ведь генерал крайне трепетно относится к сохранению личного состава. Правда, одно было не понятно. В основном раненые являлись молодыми мужчинами, часто даже мальчиками, а когда Кильчевский наносил визит Слащеву, то не помнил столько юнцов. Все его солдаты и офицеры были опытными и знающими бойцами.

Кильчевский в одном из этих обозов раненых приметил одного безусого юношу, который был совсем плох. У него была серьезное ранение в груди, и он вряд ли доехал до госпиталя. Кильческий переговорил с начальником обоза и решил забрать раненого к себе.

Доставив в дом, он выделил отдельную спальню, благо, было несколько пустых комнат. Кильчевский поручил Изабелле ухаживать за юношей и делать все возможное, чтобы он выжил. Придя вечером домой, он решил заглянуть к гостю и увидел, что глаза его стали совсем стеклянными, а лицо напоминает восковую маску. Он вздохнул, и уже было решил, что тот умер, однако заметил в углу комнаты Изабелу, которая сидела на кресле-качалке с умиротворенным лицом. Ее губы слегка шевелились, а увидев своего мужчину, она слегка кивнула.

Однако, юнец и не думал умирать. Через несколько дней кризис миновал и он пришел в себя.

— Кто вы, сударь? Где вы получили ранение? — Кильчевский не стал миндальничать и решил дать понять раненому, что за ним особо ухаживать не будут.

— Меня зовут, — юнец медленно двигал губами, — Андрей Петрович Вяземский.

— Очень приятно, Андрей Петрович. Прошу меня извинить, но в силу вашего нежного возраста, мне неловко будет вас называть Петрович. Будете просто Андрей. А я Евгений Кильчевский.

— Где я? Я попал в плен? Вы коммунист?!

Кильчевский удивленно посмотрел на Изабеллу.

— Я? Нет. Насчет плена не знаю, потому, что мне трудно сказать, на какой стороне вы сражались. Но сейчас вы в Крыму, а на полуострове белая власть.

— Слава тебе, Господи! Простите, Евгений, я просто еще не очень хорошо соображаю. В Крыму? А что со мной случилось?

— Вот те раз. Я надеялся, что это вы нам расскажите. Вас везли со стороны фронта, в вашу грудь попала пуля, и вы были совсем при смерти. Благодарите Изабеллу, это она вас выходила.

— Ранение? Меня?!

Кильчевский молча на него смотрел, пытаясь понять, с чем связано эта полная амнезия.

— Ах, начинаю вспоминать. Да, нас погнали останавливать прорыв, дали винтовки. Мы прошли почти половину дистанции до врага, потом застрекотал пулемет, а дальше… Дальше я ничего не помню.

— Андрей, а вы, извините, студент?

— Да, студент, как догадались?

— А как фамилия вашего командующего? Не Слащев?

— Слащев? А кто это? Никогда не слышал.