Пепел Вавилона

Земля по-прежнему доминировала, несмотря на свои беды. Картины опустошения чередовались с изображениями серьёзных дикторов, глядящих в камеру или берущих интервью у других людей — серьёзных и льстивых или злобно визжащих, будто другие койо трахают их возлюбленных. Яркие девушки не обращали внимания на экран, но Филип не переставал наблюдать — улица, так глубоко покрытая пеплом, что женщина расчищает её потрепанной лопатой для снега. Замученный чёрный медведь, бросающийся то в одну сторону, то в другую, растерянный и несчастный. Какие-то чиновники из правительства полумёртвой Земли на заполненном мешками с трупами стадионе. Подоспели лапша и пиво, и Филип начал есть, почти не сознавая, что делает. Он смотрел на сменяющиеся картинки, жевал, глотал, пил. Как будто его тело — корабль, чей экипаж молча делает своё дело.

Он еще чувствовал гордость за разорение Земли. Мертвецы — это из-за него. Города, утонувшие в пепле, чернеющие моря и озёра, небоскрёб, горящий как факел, потому что некому потушить. Укрепления и храмы его врагов лежали в руинах и под слоем пыли, и всё это сделал он. Тот набег, который он тогда совершил на Каллисто, позволил этому произойти.

Сейчас рядом были и конец, и начало, одно проглядывало сквозь другое, как сложенные вместе два листа пластика. Как плотно сжатое время. Всё та же победа, всё так же его победа, но теперь к ней примешивался странный привкус — как к молоку, которое вот-вот прокиснет.

Признай это как мужчина. Скажи, что ты не справился. Но нет. Это была не его ошибка.

Весёлые девушки поднялись стайкой, смеясь, касаясь рук и, целуясь в щеки. Потом разбежались. Глядя им вслед с желанием и безнадёжно, Филип увидел входящего Карала. Этот старый астер мог бы быть водителем меха, техником или сварщиком. Седые редкие волосы коротко пострижены. Плечи, лицо и руки покрыты шрамами, следами прожитых лет. Он постоял с минуту, осматриваясь, явно не задумываясь, что ищет, а потом заковылял к столу Филипа и уселся напротив, как будто явился на встречу.

— Привет, — сказал старик, преодолевая неловкость.

— Это он тебя прислал? — спросил Филип.

— Да никто меня не посылал, абер я смекнул, что вот надо пойти.

Филип поковырял лапшу. Миска не опустела и наполовину, но аппетит уже прошёл. Как будто медленно подступающий изнутри гнев заполнил место, предназначавшееся для еды.

— Напрасно. Я твёрд как камень. Ещё вдвое крепче.

Это прозвучало как хвастовство. Как обвинение. Филип сам не знал, что хотел сказать, но только не это. Он бросил вилку на кучку лапши и соуса и отодвинул миску на край стола, чтобы забрала обслуга. Но пиво оставил.

— Да я ж ничего такого, — сказал Карал. — Но и я когда-то был в твоём возрасте. Давно, но я не забыл. У нас с отцом так бывало. Случалось, он обдолбается, а я напьюсь, и мы целыми днями орали друг на друга, спорили, кто тупее. Иногда даже дрались. Я как-то раз и нож вытащил, да. — Карал усмехнулся. — Ну, он мне отплатил в другой раз. Но вы с твоим — это ж совсем другое.

— Тебе виднее, — сказал Филип.

— Твой отец? Ну, он не просто твой отец. Он — Марко Инарос, лидер Вольного флота. Большой человек. Так много лежит на его плечах. Столько мыслей, забот и планов. Не то, что я или ты, или все остальные, нам с этим не справиться.

— Да дело не в этом, — сказал Филип.

— Не в этом? Бист бьен. А в чём? — спросил Карал, и голос звучал тепло и мягко, успокаивающе.

Гнев, который чувствовал Филип, казался непостоянным, неустойчивым, как корка на гноящейся ране. Первая и справедливая ярость теперь стала менее достоверной, внутри неё словно появилось нечто иное, гораздо худшее. Он до боли сжимал кулаки, но больше не мог сдержаться. Гнев — даже не гнев, раздражение — ускользал, его место заполняло необъятное чувство вины, такое огромное и болезненное, что невозможно сосредоточиться.

Он сожалел не о том, что без разрешения оставил корабль, не об упущенной возможности сбить «Росинант», не об уничтожении Земли и не о ранах Каллисто. Его сожаление было обширнее. Оно заполняло собой вселенную. Вина больше Солнца и звёзд, и космоса между ними. Что бы там ни было, всё это — его вина и его ошибки. Он не просто сделал нечто ужасное. Прежний Филип остался лишь оболочкой, заполненной чувством потери — подобно тому, как превращается в камень плоть древнего ископаемого.

— Я... я ошибся? — произнёс Филип, выбирая слова, чтобы описать нечто большее, чем позволял язык. — Я чувствую... это как будто...

— Вот чёрт, — хрипло выдохнул Карал.