Пепельное небо

— Я была бы рада, если бы это сделал кто-нибудь другой. Я не хочу быть тебе должна.

— Прессия, — шепчет Брэдвел, — твой дедушка здесь не причем, я сам пришел за тобой. Я просто выпалил не то, сам не знаю почему. Но это не все…

Прессия останавливает его:

— Давай быстрее покончим с этим.

Она не желает сейчас слушать никакие истории, тем более те, в которых Брэдвел будет пытаться оправдываться.

Прессия ложится животом прямо на пол, подложив куртку под голову. Колокольчик, который она нашла в парикмахерской, чудом остался в кармане. Она забыла о нем и сейчас рада ему — как напоминанию о том, сколько всего она пережила. Прессия кладет голову куклы под подбородок и закрывает глаза. Пол пахнет грязью, пылью и немного нефтью.

Брэдвел разводит ее волосы по обе стороны, обнажая затылок и шею. Прессию очень удивляет его прикосновение — легкое, почти невесомое.

Затем она слышит шепот:

— Все будет хорошо, я буду очень осторожен.

— Хватит болтать, — говорит Прессия, — давай уже, делай.

— О господи, ты что, собираешься резать ее вот этим? — возмущается Партридж. Перед глазами Прессии лежат мясные ножи. — Ты промыл все это спиртом? Инструменты должны быть чистыми!

Вот как себя ведут старшие братья? Носятся вокруг? Беспокоятся?

— Уйди с глаз долой, — бурчит Брэдвел.

— Уж поверь мне, я и не хочу на это смотреть, — отвечает Партридж.

Она слышит шаги Партриджа, которые, однако, не отходят далеко. Он стоит где-то поблизости. Прессия вдруг понимает, что он тоже пытается все это осознать. Образ матери изменился. Она была святой и в то же время имела ребенка от другого мужчины? Интересно, как он пытается ужиться с новым образом матери? Легче думать о Партридже, чем о себе, но мысли не остановить. Почему дед не сказал ей правду? Почему лгал все эти годы? Но в то же время она сама знает ответ на этот вопрос. Наверное, он нашел маленькую девочку и взял к себе.

Если у них с Партриджем одна мать, а Партридж светлокожий, значит, и ее мать тоже светлокожая — ее мать, которая отправилась в Японию, чтобы стать предательницей, шпионкой, продающей секреты! Значит, ее мать и есть та женщина на пляже с фотографии Партриджа и та женщина с монитора компьютера, поющая ей колыбельную. Неужели она записала ее, потому что знала, что оставит дочь? Волосы матери на фотографии треплет ветер, щеки загорелые, улыбка одновременно счастливая и печальная. Тогда кто же ее мать, которую она всегда себе представляла — молодая и красивая японка, погибшая в аэропорту?

Ее отец, должно быть, был японцем — тем самым добрым королем из сказки. А кто тогда мужчина, о котором она думала, как об отце — светловолосый, косолапый, играющий в футбол на лужайке средней школы? Может быть, он был кем-то, кого дед когда-то любил? Его погибшим сыном?

Все это она должна будет рассказать маме, если увидит ее живьем — всю свою жизнь до того момента, как обрела ее вновь. Желание не пропало, только теперь добавилась еще и надежда, что она действительно увидит маму.

Но стоит ли верить, что мать может быть жива? Дед был единственным, кому Прессия верила, и все же он лгал ей все эти годы. Если она не может доверять ему, то кому она вообще тогда может верить?

Брэдвел протирает ее шею спиртом. Спиртом или просто жидкостью? Холодно, и кожа в мгновение покрывается мурашками.

— Чипы — это плохая идея, — заявляет Брэдвел. — Мои родители достаточно хорошо разбирались в теории заговора и не желали, чтобы за мной следили. Они не хотели иметь сверхвозможности, чтобы знать, кто где находится в данный момент. Слишком много власти. Этот чип делает вас мишенью.

— Стой, — шепчет Прессия. Она еще не готова.

Брэдвел отодвигается.

Прессия встает на колени.

— Что случилось? — спрашивает Брэдвел.

— Партридж, — зовет тихо Прессия.

— Да?

Она даже не знает, что хочет спросить. Голова просто разрывается от количества вопросов.

— Что ты хочешь спросить? — говорит Партридж. — Я отвечу на любой вопрос. Все что угодно!

Его голос кажется бестелесным, будто он звучит во сне, а не принадлежит реальному человеку, будто существует лишь в воспоминании. Партридж помнит их мать. Была ли Прессия слишком маленькой, чтобы помнить ее? Воспоминания — они как вода, — говорил дед. Сейчас это все обрело смысл. Или же она не помнит ее, потому что в ее жизни было слишком мало матери? Была ли ее мать королевой-лебедью, которая отдала свою дочь на воспитание бездетной женщине?

— Ты помнишь меня? Мы когда-нибудь встречались детьми?

Партридж сперва молчит. Может быть, на него тоже нахлынули воспоминания, или он пытается придумать для нее какую-нибудь историю, как сделал дед. Разве он не хочет наполнить ее пустое детство, стать настоящей семьей? Она бы хотела это сделать для него. Наконец он говорит:

— Нет. Я тебя не помню. — И затем быстро добавляет: — Но это ничего не значит! Мы были слишком маленькими.

— Ты помнишь маму беременной мною?

Партридж качает головой и проводит рукой по волосам.

— Нет, не помню.