Пьер, или Двусмысленности

Нельзя сказать, что это было обыкновенное и непроизвольное утаивание от себя самого всех важнейших интересов его любви, кое было бы неизбежно связано с Изабелл и его решимостью относиться к ней с уважением, как нельзя сказать и того, что побуждение это получило поддержку да подсказку от его же здравого смысла, в то время как надо всем властвующий сам господин случай так распорядился, чтоб этому здравому смыслу позволено было на сей раз выкинуть какую-то небывалую штуку. Пьер просто не мог не знать, что все его раздумья о Люси были теперь бесполезны и даже хуже того. Как было ему ныне строить планы да по навигационным картам жизни чертить путь для его с Люси свадебного парусника, если все его настоящее скрылось в непроглядно-белом тумане и бушующих волнах! Более того, если он поступал по божьему наущению, кое, как он думал, снизошло на него; если то божий глас провещал ему поддерживать Изабелл и защищать ее от всех мыслимых превратностей времени и судьбы, как ему было уберечь себя от вероломных порывов эгоизма да сохранить незапятнанными все свои великодушные побуждения, если хоть раз проявить слабость и позволить мучительным мыслям о Люси затеять с Изабелл борьбу за право безраздельно царить в его душе?

И если он был почти готов – хоть прежде он и сам об этом не подозревал, – подобно некоему страстотерпцу, принести в жертву то, что было ему всего дороже и отринуть последние надежды на обыкновенное счастье, коль они станут противоречить его благородному прекраснодушному решению, если таким он и был всегда, то как же тогда могли эти невесомые, словно осенние паутинки, и более тонкие и неосязаемые, чем легчайшие нити кисейного полотна, как могли эти обычные традиционные узы его удержать – его сыновний долг перед матерью, торжественные обряды и заповеди его религии да уважение к руке и клятве его нареченной?

Все эти предположения не то чтобы сразу и непременно в таком свете возникли у Пьера, однако они уже начали у него зарождаться. Семена высокого откровения упали в плодородную почву его разума, и под легким ветерком волновалось ныне целое поле зеленых всходов, вызывая столь мучительный, неясный отклик волнения в его душе; но когда эти всходы заколосились и приспело время собирать урожай больших дел, они отвергли любую близкую связь с Пьером, а все самые дорогие чаяния его сердца они загубили на корню.

Вот так в энтузиасте долга и родился богочеловек Христос; и не было у него смертного отца, и презрел и разорвал он все свои земные связи.

VI

Одна ночь, один день и небольшая часть грядущего вечера даны были Пьеру на то, чтоб он мог подготовиться к важному разговору с Изабелл.

Ну, слава богу, думал Пьер, ночь миновала, ночь хаоса и гибели, и теперь только день да подол вечера мне и остались. Пусть небеса заново отладят струны моей души да укрепят меня в том Христовом чувстве, что я впервые почуял в себе. Пусть я, имея даже самые запутанные мысли в голове, буду, как и прежде, следовать неизменному правилу священного права. Я не позволю ни единому подлому, недостойному искушению стать мне сегодня поперек дороги; я не позволю ни единому предательскому камню преградить мне путь. Ныне я покидаю списки живущих и иду в дубравы слушать голоса величественных лесных великанов, которые, как мне теперь кажется, имеют более благородное происхождение, нежели сыны человеческие. Под высокими лиственными сводами сих дерев в душу мою сойдет благочестие, а когда нога моя ступит на их могучие корни, то сила бессмертных заструится по моим жилам. Направьте же меня, просветите меня, защитите меня ныне, о вы, верховные божества леса! Наложите на меня вериги, кои не по силам мне будет разорвать, велите всем мрачным соблазнам удалиться от меня; сей день навеки меня избавил от ненавистных и фальшивых суждений подходящей лжи да вынужденных отговорок всей подпорченной и подмоченной морали, какая ни есть на этом свете. Сотворите меня огнем палящим, что пройдет по ним[89]; пусть жизнь моя станет пушечным зевом, который вы зарядите до отказа порохом вашей решимости. Пусть в сей день ни одна сирена в мире не дерзнет рассыпать при мне сладкозвучные трели и сманивать на сторону мою стойкость. Да будет ныне и навеки брошен мой жребий, о вы, могучие[90]

. Я столь глубоко верю вам, о вы, незримые лесные божества, что ставлю на кон целых три счастья, целых три жизни в один этот день. О, если вы теперь меня покинете, прощай, вера, прощай, правда, прощай, Бог; коль скоро и Бог, и человек отказывают мне в своем одобрении, я объявлю себя силою, равной им обоим; я буду волен воевать с ночью и днем, да и со всеми мыслями и созданиями разума и материи, коих объемлют верхние и нижние небесные своды!

VII

Но хотя Пьер весь пылал небесным гневом, сам он оставался смертным, сотворенным из праха земного. Ах, эти мушкеты, коим боги предназначали разить праведным огнем, но коим они же сделали дула из обыкновенной глины!