Пьер, или Двусмысленности

А прелестная дикарка все продолжала играть на гитаре; и ее длинные темные волосы струились вокруг нее водопадом и окутывали ее всю; и оттуда, из-под завесы ее кудрей, неслись сладкозвучные, и очень непонятные, но бесконечно красноречивые гитарные переливы.

– Дева, чье имя – сама непостижимая загадка! – закричал Пьер. – Молви мне хоть слово… сестра, если ты и впрямь девушка из плоти и крови, – молви мне только слово, если ты Изабелл!

– Тайна! Тайна! Тайна Изабелл! Тайна! Тайна! Изабелл и тайна!

В потоке аккордов, которые то кружились, то замирали, то неслись роем, Пьер ныне стал различать высокие ноты, искусно скользящие и реющие среди мириад змеевидных извивов других нот, – искусно скользящие и реющие как добропорядочные звуки классического инструмента, но удивительно и неудержимо свободные и смелые, которые то сокращались до нескольких нот, то разливались вширь, словно многократно отражаясь от стен; а меж тем сама Изабелл, скрытая, как плащом, своими локонами, плавно раскачивалась из стороны в сторону с каждой ноткой, что выпархивала из-под ее пальцев, словно живое воплощение и одиночества, и печали, и страсти, – казалось, нет в мире песни, что могла бы поспорить с этой; казалось, не с уст человеческих слетела она, но возникла меж струн сама собою, выйдя из водопада темных волос, что скрывали гитару.

Ныне лицо Пьера пылало загадочным жгучим румянцем; он взялся рукою за лоб. Вдруг тональность мелодии изменилась, затем она замерла и вновь изменилась; переливаясь и переливаясь, музыка все менялась, и постепенно стала стихать, меняясь, и, наконец, смолкла совсем.

Пьер первым нарушил молчание:

– Изабелл, ты наполнила меня таким трепетом изумления, в таком смятении я нахожусь, что те уж заранее заготовленные слова, кои я собирался сказать тебе, идя сюда, те слова я теперь не могу вспомнить, чтобы их тебе выразить, – сдается мне, есть в твоей истории еще подробности, кои остались нерассказанными, кои ты откроешь мне в другой раз. Но нынче я не могу долее оставаться подле тебя. Думай всегда обо мне как о своем любящем, мечтательном и самом восторженном брате, который никогда не покинет тебя, Изабелл. Теперь позволь мне поцеловать тебя и проститься до завтрашней ночи; тогда я поведаю все свои мысли и планы относительно тебя и меня. Позволь мне поцеловать тебя и прощай!

Полная невопрошающей и решительной веры в него, девушка сидела неподвижно и слушала его. Затем молча встала и с безграничной доверчивостью подняла к нему лицо. Пьер поцеловал ее трижды и, не прибавив больше ни слова, покинул ее дом.

Глава VII

ИНТЕРМЕДИЯ[93]

МЕЖДУ ДВУМЯ БЕСЕДАМИ ПЬЕРА С ИЗАБЕЛЛ В ФЕРМЕРСКОМ ДОМЕ

I

Ни в тот же миг, ни длительное время после не дано было Пьеру ни полностью, ни в каких-либо общих чертах постичь смысл того объяснения, кое только что состоялось у него с Изабелл. Но теперь его очам открылась туманная истина о реальном мире, в котором ему прежде многое виделось чересчур простым и прозаическим, чересчур понятным, а ныне он смутно сознавал, что весь окружающий мир и все его обманчиво простые и прозаические приметы на миллион морских саженей ушли в безнадежную глубь непостижимой для его понимания таинственности. Прежде всего, то был загадочный рассказ девушки и его глубочайшая искренность, коя, тем не менее, всегда будет идти рука об руку с неопределенностью, темнотой и сверхъестественностью; так вот, сей необыкновенный рассказ девушки первым делом вытеснил из его души всю обыденность и прозаичность, а затем им на смену пришло несказанное очарование гитарных переливов да мистичность тех нескольких слов, что Изабелл пропела напоследок, – все это пленило и околдовало его, пока он сидел без движения, подавшись всем телом вперед, словно превращенный в дерево и опутанный чарами визитер, что был пойман и скован в мгновение ока в неведомом саду некроманта.

Но теперь, когда он, преодолев усилием воли колдовские чары, шел быстрым шагом по пустой дороге, он боролся со своим мистическим чувством, надеясь рассеять его на время или, по крайней мере, ненадолго приглушить, до тех пор, пока он сам не воспрянет и телом, и духом после своего однодневного поста и долгой бесцельной ходьбы по лесу, а также после неслыханного объяснения, что состоялось прошлою ночью. Он стремился гнать прочь все мысли, что не вели к удовлетворенью его насущных нужд.