Екатерина Юрьевна Гениева

Перечитывая Джойса

(Джойс Дж. Избранное. - М., 2000. - С. 7-18)

В «Зеленых холмах Африки» Эрнест Хемингуэй приводит такой разговор:

«...А кто такой Джойс? - спросил Филлипс.

- Чудный малый, - сказал я. - Написал «Улисса».

- Про «Улисса» написал Гомер, - сказал Филлипс».

Диалог, как легко заметить, - не без иронии. Но в нем - целая страница литературной истории XX века. В 30-40-е гг. имя Джеймса Джойса (1882-1941) было у многих на слуху, даже у тех, которые не то что не прочли ни строчки писателя, но даже не держали в руках его книг. Еще бы - «Улисс» (1922), один из самых вызывающих и дерзких романов XX столетия (с небывалой до того откровенностью и мастерством в нем была изображена с помощью метода «потока сознания» внутренняя, сокровенная, интимная жизнь человека на фоне истории Ирландии начала века, а шире - истории человечества), был объявлен непристойным, чуть ли не порнографическим, и запрещен. На родине Джойса, в католической Ирландии, церковь отдала приказ, которому безропотно подчинялась цензура, - жечь роман; в Англии и Америке шли громкие процессы «по делу "Улисса"».

С тех пор прошло немало лет. Ныне Джойс почитается не только как великий ирландский писатель, он давно признанный классик мировой литературы XX века. А столетие со дня рождения писателя, пришедшееся на 1982 г., пышно и с подобающим пиететом отмечалось во многих странах мира. В самом деле, если задаться вопросом, кто ученики Джойса, то без преувеличения придется вспомнить имена крупнейших прозаиков современного Запада - Фолкнера, Хемингуэя, Г. Грина, Борхеса, Набокова, Апдайка и многих-многих других.

В конце тридцатых годов Всеволод Вишневский, автор «Оптимистической трагедии», был в Париже. В ту пору там жил ирландский писатель Джеймс Джойс. Шумно-скандальный успех, выпавший на долю его романа «Улисс», сделал его не меньшей достопримечательностью города, чем Эйфелева башня или собор Парижской Богоматери. Встречи с Джойсом, его литературного благословения искали начинающие писатели, те, кто через четверть века сами стали классиками, - Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд.

Всеволод Вишневский, писатель другого мира и другой литературы, тоже попросил мэтра о встрече. Джойс нехотя согласился. Уставший от борьбы с цензорами, издателями, требовавшими от него всевозможных уступок оградительной морали, от судебных процессов, он не видел никакого смысла в том, чтобы разговаривать с представителем совершенно неизвестной ему страны, где, как он был уверен, никто не знает его книг. Джойс был потрясен, когда Всеволод Вишневский сказал: «...Вас переводили у нас с 1925 года, то есть ранее, чем во многих других странах»[1].

Действительно, первая публикация Джойса по-русски состоялась в 1925 году на страницах альманаха «Новинки Запада». Это был заключительный, восемнадцатый эпизод «Улисса» - «Пенелопа». В середине 30-х годов Первое переводческое объединение под руководством И. Кашкина начало работу над сборником рассказов Джойса «Дублинцы», который вышел в 1937 году. Этим же коллективом был осуществлен перевод в середине 30-х годов десяти эпизодов «Улисса» Печатались и стихи Джойса.

Первым рецензентом Джойса в нашей стране стал Евгений Замятин. Его рецензия, подписанная инициалами «Е.З.», была напечатана на страницах альманаха «Современный Запад» в 1923 году. Трудно сказать, читал ли Замятин «Улисса» Может быть, он составил свое мнение по откликам зарубежной печати. С уверенностью можно сказать, что с «английским» Джойсом были знакомы Эйзенштейн и Шкловский. О Джойсе в эти годы размышляли Олеша, Пастернак.

История советского Джойса - интереснейшая страница в нашей культуре тех лет. Его проза осваивалась в горячих спорах, отличавших ту бурную эпоху. У него были свои защитники и свои оппоненты. Одним из последних был литературный критик В. Киршон, в полемику с которым по поводу Джойса, а заодно и по поводу всего нового искусства XX столетия вступил В. Вишневский. «Ты грубо ведешь себя - писал В. Вишневский В. Киршону - Попробуй прочесть Джойса (трех периодов 1912, 1922, 1932-33-го), дай анализ и выступи с публичной оценкой объекта, который вас так тревожит и раздражает. Ты долбишь в запале о классическом наследстве. Очевидно, где-то наследство внезапно кончается (на Чехове?), и дальше идет всеобщая запретная зона: «Тут плохо, и не ступите сюда». Но как все-таки быть существует мир, человечество, классы, идет борьба. Есть искусство (Чаплин, Гриффит, Джойс, Пруст, Барбюс, Жироду, Ремарк, Роллан, Уэллс, Тагор, Киплинг и др.). Оно сложно, в нем непрерывные столкновения и изменения. Не было «запретных» книг для Маркса, Ленина. В познании жизни надо брать все (Дело уменья, конечно)»[2].