Перед бурей

— Черное море пораскидает, — мотнул головою старик, — только потопить вряд ли потопит: вот эти крылья не дадут опрокинуться лодке... разве, рассатанев, пообрывает их.

А камышины, прочно прикрепленные к бокам, спасали, видимо, от аварии чайку, они, несмотря на самые отчаянные взлетания, и падения, и скачки, держали постоянно в равновесии лодку и не допускали ее ни накрениться опасно, ни опрокинуться.— Э, да уже проходит, проходит, — указал дед на дальний горизонт, приставляя одну руку к глазам, — вон синеет на желтой бахроме, словно волошка в жите, синее небо. Не журитесь, хлопцы, — крикнул он весело ко всем, — буре конец! Помните мое слово, не пройдет и часу, как засинеет небо и заблещет на нем любое солнышко!

— Дай-то боже! — отозвались гребцы, взмахивая энергичней веслами.

— Хоть бы обсушило, а то ведь с нас аж хлещет, — заметили другие.

— Зато чистые теперь, выкупались важно! — пошутил и атаман, налегая на руль.

— Правда! — откликнулись все дружным хохотом, и сумрачное выражение лиц сразу исчезло, глаза оживились огнем, послышался сдержанный говор.

Дед был прав: синие точки на краю горизонта вытягивались в большие светлые пятна; наконец и над головами козачьими распахнулась темная, дымящаяся завеса, а услужливый ветер стал рвать ее больше и больше, унося вдаль отрепья... А вот проглянуло и солнце, осветило взбаламученное грозными волнами море, и оно заблистало темными сапфирами, засверкало в гребнях изумрудами.

— Как думаете, диду, — обратился Богдан, вытирая рукавом сорочки выступивший на лбу крупными каплями пот, — где мы теперь? Куда нас, по-вашему, занесло?

— Да, сдается, гнало нас больше к Крыму, — ответил, подумавши, дед, — ведь ветер сначала бил нам в затылок, значит, гнал нас прямо на полдень, а потом повернул как бы в правую щеку... стало быть, с заходу начал дуть, ну, выходит, и повернул на Крым.

— А как думаете, далеко он, этот Крым?

—

Да кто его знает? — почесал дед затылок. — Теперь, почитай, перевалило уже за второй полудень... Если повернуть левее, то скоро, думаю, и берег можно увидеть.

— А где мы теперь?

Дед развел руками.

— До Кафы далеко или нет?

— До Кафы? — изумился дед. — Что ты, бог с тобою, сынку, — куда махнул! Да Кафа ж на другом берегу Крыма! Нужно обогнуть его поза Херсонес{98}, тогда только можно попасть в Кафу... до нее ходу дня два-три... если добре гнать... А тебе, сынку, на что Кафа?

— Да нельзя же, — нерешительно начал Богдан, — двигаться через море, не собравши всего товарыства, всех чаек, не оставлять же здесь кого на погибель? А ведь их будет прибивать к берегу... значит, там и собираться, — это раз; а потом, чтобы даром не терять времени, навестить бы Кафу, эту нашу невольничью тюрьму, вызволить наших братьев да и двинуться потом вместе на басурман.

— Не выпадает, пане атамане, — покачал задумчиво головой Нетудыхата, — поверь мне, сыну, на слове...

— Да что вы, диду, говорите... — смутился Богдан. — Я ведь так себе только думаю, а не то, что намерен...

— Так, так, ты ведь, сынку, и сам был другой думки, — прояснел дед, — только вот, по-моему, коли поджидать товарыство, так на этой стороне... Да чайки скоро и сбегутся... только перестанет бурхать, так и начнут вырынать из моря... А собравшись, нужно, не гаючи часу, лететь к берегам Анатолии, чтоб врасплох наскочить... А к Кафе и не рука теперь, и опасно: куда-куда, а в Кафу-то уж наверно дали знать, если хоть одна из тех бритых собак осталась в живых.

— Так, верно! — должен был согласиться Богдан, хотя желание исполнить предсмертную просьбу друга и влекло его в Кафу.

Между тем небо совершенно очистилось и светилось уже чистой лазурью; только на восточном краю горизонта темнели еще клочья разорванной, исчезающей тучи, а запад был весь залит лучами яркого весеннего солнца; они уже хорошо грели в этих широтах, что особенно приятно почувствовали прозябшие козаки.

— Эх, благодать! — отозвался восторженно Рассоха, скидывая свою сорочку. — Тело-то так живее протряхнет.

— А что, братцы, — заметил другой, — славную Рассоха придумал штуку, — скидывай все сорочки с плеч!

— Это правильно, детки, — улыбнулся и дед, — без мокрого скорее согреетесь, а сорочки выкрутите да повесьте на реях; на ветре да на солнце живо высохнут!

Все засуетились, и через две-три минуты на лавках и гребнях сидели уже обнаженные по пояс запорожцы, блистая атлетическими формами своих бронзовых тел. Богдан позволил еще, в подкрепление чрезвычайных трудов, отпустить всем по кухлыку оковитой, и, отогретые солнцем да водкой, гребцы, полные радостного чувства и оживленной удали, принялись вновь за работу с необычайной энергией.

Ветер заметно стихал, и хотя не унявшаяся волна еще грозно ходила по морю, но чайка уже взлетала грациозно, без скачков и метаний, на сверкающие гребни и плавно спускалась в сапфирные глыбы. Богдан, вполне убежденный, что опасность уже миновала, передал рулевому весло и отправился в свою каюту переменить белье и одежу.