Перед бурей

При первых словах Остророга панство оглянулось в его сторону с едва скрываемым недоброжелательством и нетерпением. Казалось, у каждого в голове промелькнула одна и та же мысль: «И какие еще там добродетельные сентенции начнет распускать эта латинская машина?» — но при последней его фразе шум негодования поднялся кругом.

— О dei![125] — воскликнул патер. — Кто станет слушать жалобы Гракхов?{152}

— Но Гракхи, велебный ксенже, подымали возмущение из-за хлеба, — возвысил уже голос пан Остророг, подымая свои голубые глаза, загоревшиеся теперь возмущением, — в делах, касающихся целых народов, нужно рассуждать спокойно, так сказать aequo animo.[126]

— Не aequo animo, a forti animo.[127] Это единственный способ, достойный рыцарей и вельмож! — перебил его громко князь Иеремия.

— Правда, правда! — загремело кругом панство.

Пан Остророг окинул всех своими светлыми вдумчивыми глазами и молча опустил голову.

— Посол от старосты Чигиринского, ясновельможного пана на Конецполье, Конецпольского, пан Адамович-Шпорицкий! — провозгласил в это время громко слуга, распахивая широкие дубовые двери.

Все заинтересовались, притихли.

—

Отлично! — буркнул пану-товарищу ротмистр.

— А что? — не понял тот.

— Да вот, прибывший гость — мой земляк, литвак, я всю фамилию Адамовичей-Шпорицких знаю.

— А! — протянул товарищ и бросился к какой-то панне поднять упавший платок.

В большой зал князя Иеремии вошел стройный молодой шляхтич. Драгоценная, залитая каменьями одежда лежала на его высокой стройной фигуре свободно и изящно; красивая светловолосая голова была гордо отброшена назад, а синие глаза глядели уверенно и смело. При входе молодой магнат слегка остановился и окинул весь зал пристальным взором; казалось, одно мгновение он взвешивал что-то. Одобрительный шепот пробежал по зале при входе молодого красавца. Гость сделал несколько шагов и, заметивши князя, приложил правую руку к груди, а левую опустил со шляпой почти до самой земли, отвесив полный достоинства и изящества поклон.

— Добро пожаловать! — приветствовал его князь Ярема, вставая с места и опираясь рукой на высокую спинку кресла. — Надеюсь, пан привез нам добрую весть?

— Князю Иеремии не страшны и злые вести! — ответил звонким, молодым голосом шляхтич и, вынувши толстый пакет бумаги, двинулся вперед.

— Ах, кто это? Кто? — раздался громко встревоженный голос панны Виктории, когда молодой шляхтич поравнялся с круглою нишей, занятой паннами.

При звуках этого голоса молодой шляхтич вдруг вздрогнул и остановился; по лицу его пробежало какое-то мучительное выражение; он быстро оглянулся в ту сторону, откуда донесся знакомый голос, — смертельная бледность покрыла его молодое лицо. Перед ним в глубине амбразуры окна стояла, приподнявшись со своего стула, блестящая пани Виктория. На одно мгновение глаза их встретились, пани тихо вскрикнула и, закрывши глаза рукою, опустилась в изнеможении на стул. От присутствующих не ускользнула эта непонятная сцена.

— Что ж это пан остановился? — обратился нетерпеливо Иеремия.

— Засмотрелся на наших красавиц, — усмехнулся князь Заславский.

Молодой шляхтич сделал над собой невероятное усилие.

— Прошу прощения у ясноосвецоного князя и вельможного панства, — отвечал он по-видимому спокойным голосом, подходя к столу, — после нашей тьмы пышность и блеск княжьего двора ослепляют непривычное око.

—

Однако что с княгиней? — засуетился подле Виктории молодой магнат. — Бьюсь об заклад, что это какой-нибудь старый знакомец.

— Он так и замер на месте при виде ее ясной мосци, — вставил другой.

— Удивительно было бы, если бы прошел равнодушно мимо, — вскрикнул горячо пан-товарищ.

— Панство шутит все, — улыбнулась принужденно Виктория, отымая от глаз руку; на лице ее еще видны были следы неулегшегося волнения. — Просто напомнил мне пан одного старого приятеля, — заговорила она нервно, стараясь придать своему голосу самый небрежный тон, — да, приятеля, которого уже нет, который умер давно.

— Тысячу перунов! — вскрикнул резко Иеремия, бросая распечатанный пакет на стол. — Не моя ли правда была, когда я панству толковал, что война с татарами необходима уже потому, чтобы уничтожить эту буйную орду дотла!.. Пан Конецпольский пишет мне в этом листе, — протянул он величаво руку, указывая на брошенный пакет, — что хлопство снова бунтует, шайки Кривоноса, этого беглого хлопа, рассеялись в моих владениях, а сам он засел в моих плавнях.

— Мало того, осмелюсь доложить ясноосвецоному князю, — вставил громко молодой шляхтич, — подлый хлоп поклялся и распускает повсюду слухи, что до тех пор, пока он не добудет головы князя Иеремии и не сошьет себе из его благородной кожи сапог, он не остановит своего буйного движения и обречет смерти всех и каждого, попавшегося на его пути.

Княгиня Гризельда вскрикнула и почти упала на стул.

— Пан мог бы оставить и про себя эту гнусную новость, — метнул взбешенный Иеремия в сторону шляхтича стальной взгляд.