Перед пробуждением

Синдзи подался вперед, весь немалый для его лет опыт по сдерживанию боли и страхов смыло отчаянной надеждой:

– Это лечится? Скажите, лечится?!

Акаги с сожалением улыбнулась.

– Увы, нет, – видя, как из парня будто выпустили воздух, она поспешила продолжить, – но боль купируется нашими средствами более чем эффективно. Эти разработки…

Синдзи вновь поднял голову и сузил глаза.

Парень был зол. Они знали о нем все, но не пошевелили пальцем, чтобы сделать его жизнь легче. Проще. Нет, не так. Они ничего не сделали, чтобы его жизнь была жизнью. Чтобы подраться и ощутить подбитый глаз, а не раскалывающийся череп. Чтобы улыбаться и краснеть, когда смотришь на соседку, а не когда надо скрыть, как тебе больно. Чтобы…Он сжал кулак, глядя себе под ноги. Сердце колотилось в висках.

– Синдзи, – тон доктора Акаги остался холодным, хотя она заметила на его лице следы бушующей в мыслях бури, – извини, но ты не понимаешь, насколько это маловажно.

Мисато вздрогнула.Удивительно, но эта ледяная фраза и правда остудила Синдзи. Очень уж подростку без детства хотелось узнать, что может быть важнее боли.Мисато смотрела на совсем другого человека: взгляд Синдзи будто забирал лицо Акаги в сетку прицела, мягкий мальчишеский профиль окаменел: "Рицко умеет общаться с людьми. Хвала небу, она не менеджер по кадрам".

– Намного важнее твоей боли сон. Хоть он и напрямую связан с твоей головной болью. Будешь слушать?

Парень кивнул: по-прежнему звучали самые интересные в его жизни слова. Доктор встала и подошла к доске, изобразила на ней маркером круг.

– Мы привыкли называть сон своим: "МНЕ сегодня приснилось", "МОИ сны стали меня пугать", "Я летал во сне"… Отчасти это так, – доктор Акаги дорисовала кругу треугольные лучи, много лучей. Получилось этакое детское солнце. – Но лишь отчасти. Вот это – модель сна.

Мисато поморщилась, глядя в спину Акаги:

– Рицко-сенсей, это примитивная аналогия…

– А мне что, ему математику хаоса тут зачитывать? – взорвалась доктор, разворачиваясь к ней. – Или, может, сразу основы траум-динамики?! Ты расслабилась, Мисато! Все, что хоть чуть сложнее этого рисунка, за стенами NERV вообще никто не поймет, а мне надо объяснить основы школьнику!

Кацураги виновато подняла руки.

– Так вот, Синдзи, – мгновенно остыв, продолжила Акаги, – человеческий разум на этой схеме здесь.

Маркер уперся в вершину крохотного лучика.

– Эта точка – наше сознание. Сами лучи – наши сны. Личные сны, индивидуальные, хоть и очень часто похожие. Тут действуют нормальные законы сна и мозга. В сновидениях мы не умеем читать, по другому переживаем уже пережитое, изредка получаем озарения, проживаем день за минуты… Все это ты знаешь.

Синдзи увлекся. Что-то было этакое в тоне женщины, наверное, это была страсть к предмету.

– А вот этот круг… Это то, над чем работали Гендо и Юй. Этот Сон – с большой буквы – мы его называем Внешним Сном, Экстрасомния. Всеобщая реальность, мир везде и нигде. Это область, где наше сознание переходит от самопережевывания к познанию. Это свалка сокровищ. Но что еще хуже, она обладает своей логикой.

– Это что, у нас в мозгах? – не выдержал Синдзи. – Или это параллельный мир?

– Опыты показали, что Сон не привязан к конкретному сознанию. Это, вероятнее, отдельная реальность, куда можно проникнуть только во сне. Параллельный мир? Да, это хорошее объяснение. Которое ничего не объясняет, – Акаги улыбнулась. – Если тебе так проще, можешь пока пользоваться этими словами. В конце концов, Сон – это тот случай, когда слова бесполезны.

Доктор повернулась к доске и указала на два соседних луча.

– Мы не можем напрямую взаимодействовать сознаниями, бодрствуя. Нужны звуки, рисунки, символы. Во Сне они теряют смысл. Это дистиллированный опыт. Можно обмениваться мыслями, менять себя, и даже немного изменять Сон в свою пользу. Собственно говоря, хуже всего именно то, что попавшая туда личность изменяется, и чаще всего не может вообще вернуться…