Перед заморозками

Линда освободила себя от данного только что обещания — прочитать только последнюю запись — и перелистнула страницу назад. Ничего похожего. Анна отмечала, что «учебник Саксхузена по основам клинической медицины не что иное, как педагогическая катастрофа; невозможно читать, а тем более понять что-либо. Как можно издавать такие учебники? У будущих врачей эта книга ничего, кроме отвращения, вызвать не может — они плюнут на клиническую медицину и пойдут в науку, где к тому же можно больше заработать». Потом записала, что «утром была температура, на улице ветрено»

, — и правда, подумала Линда, вчера дуло порядком — а потом вопрос без ответа: «куда же запропастился запасной ключ от машины?» Линда вернулась к последней записи и медленно прочитала ее еще раз. Она попыталась представить себе Анну в тот момент, когда та писала эти фразы. Никаких зачеркиваний, никаких сомнений, почерк мелкий, уверенный и ровный, как всегда. «Папарацци, папарацци… В этом году — девятнадцать стирок. Если у меня и есть мечта, то это работать безымянным окружным врачом в каком-нибудь пригороде. Где-нибудь на севере. Интересно, есть ли пригороды в северных городах?»

И все. Ни слова о человеке перед окном отеля, подумала Линда. Ни слова, ни намека, ничего. Разве не о таких вещах пишут в дневнике?

Она перелистала дневник назад, чтобы понять, что же вообще пишет Анна в дневнике. Несколько записей касались Линды. «Линда — настоящий друг»

— запись от 20 июля, посреди описания визита матери, когда они «поссорились из-за ерунды». В тот же вечер она должна ехать в Мальмё «смотреть русский фильм».

Линда почти час, периодически мучаясь угрызениями совести, искала записи про себя. «Линда может быть требовательной» — запись от 4 августа. А что мы делали в тот день, попыталась вспомнить Линда и не вспомнила. Четвертого августа — один среди многих дней этого бесконечного, полного нетерпеливого ожидания лета. У Линды даже карманного ежедневника не было, все на каких-то клочках, а номера телефонов она частенько писала прямо на ладони.

Она закрыла дневник. Там нет ничего, что могло бы навести на след Анны. Разве что эта странная последняя запись. Это не похоже на нее, подумала Линда. Все остальные записи сделаны человеком, живущим в гармонии с самим собой, у которого не больше проблем, чем у остальных. Но эта последняя запись, когда ей показалось, что она видела своего пропавшего на двадцать четыре года отца… несколько раз повторяет про каких то папарацци? Принцессу Диану вспомнила? Или, может быть, так начинается сумасшествие? Почему она не пишет об отце? Почему вообще записывает всю эту абракадабру?

Линду опять охватила тревога. Неужели все-таки Анна не зря боялась сойти с ума? Линда остановилась у окна, у того самого, где обычно стояла Анна, когда они разговаривали. Яркое солнце сверкало в витринах напротив, так что она прищурилась. Может быть, у подруги какое-то помрачение рассудка? Ей кажется, что она видела отца, и потрясение оказывается настолько сильным, что она теряет самообладание и совершает поступки, о которых потом может пожалеть… какие поступки?

Она вздрогнула. Машина. Аннина машина, маленький красный «гольф». Если она куда-то уехала, то, скорее всего, на машине. Она побежала на парковку. Машина была на месте. Она проверила двери — заперты. Свежевымытый «гольф». Это удивило ее — Анна не особенно часто мыла машину, вечно ездила в грязной. А тут — прямо сияет под солнцем, даже диски тщательно вымыты.