Передача лампы

Человек сказал: «Ты просишь невозможного. Я поднял правую ногу. Я не могу поднять и левую».

Мастер ответил: «Ты был свободен. Ты мог поднять и левую ногу. Ничего тебя не ограничивало. Ты был абсолютно свободен — выбрать левую ногу или правую. Я ничего не говорил. Ты решил. Ты поднял правую ногу. Самим своим решением ты сделал так, что поднять левую ногу стало невозможно. Не переживай о судьбе, роке, фатуме, Боге. Думай о простых вещах».

Любое ваше действие мешает вам совершить другое действие, которое противоречит ему. Так что каждое действие — это ограничение.

В истории все так ясно. В жизни не так: вы не можете видеть одну ногу на земле и одну в воздухе. Но каждое действие, каждое решение — это ограничение.

Вы тотально свободны до принятия решения, но как только вы решили, само ваше решение, сам ваш выбор приносит ограничение. Никто не навязывает вам решений; это в природе вещей — вы не можете одновременно сделать несовместимые вещи. И хорошо, что не можете; иначе… вы уже в хаосе… вы были бы в большем хаосе, если бы было возможно делать несовместимые вещи одновременно. Вы сошли бы с ума.

Это просто экзистенциальные меры безопасности.

Изначально вы абсолютно свободны выбирать, но как только вы выбрали, сам ваш выбор приносит ограничения.

Если вы хотите остаться абсолютно свободным, не выбирайте. Вот где подключается учение невыбирающей осознанности. Почему великие мастера настаивают на том, чтобы быть осознанным и не выбирать? Потому что в тот момент, когда вы выбираете, вы теряете свою тотальную свободу, вы остаетесь только с частью. Но если вы остаетесь невыбирающим, ваша свобода останется тотальной.

Есть только одно, что свободно тотально, и это невыбирающая осознанность. Все остальное ограниченно.

Вы любите женщину — она прекрасна, но очень бедна. Вы любите богатство — есть еще одна женщина, которая очень богата, но уродлива, безобразна. Вы вынуждены выбирать. Что бы вы ни выбрали, вы будете страдать. Если вы выберете красивую девушку, она бедна, и вы будете постоянно сожалеть, что безосновательно упустили все те богатства — потому что красота через несколько дней знакомства воспринимается как само собой разумеющееся, вы не замечаете ее. Да и что делать с красотой? Вы не можете купить машину, вы не можете купить дом, вы ничего не можете купить. Хоть бейся головой об стенку со своей красотой — что еще делать?

Ум начинает думать, что выбор был неправильным.

Если вы выберете безобразную, уродливую женщину, у вас будет все, что можно купить за деньги: дворец, слуги, все технические новинки, но вам придется терпеть эту женщину, и не просто терпеть, а говорить: «Я люблю тебя». Вы не можете даже ненавидеть ее, настолько она отвратительна; даже чтобы ненавидеть, нужен кто-то, кто не безобразен, потому что ненависть — это отношение. Вы не сможете наслаждаться этими машинами, и дворцом, и садом, потому что безобразное лицо этой женщины будет постоянно преследовать вас. И она знает, что вы женились не на ней, вы женились на ее богатствах. Поэтому она будет обращаться с вами, как со слугой, не как с возлюбленным. И это правда: вы не любили ее. И вы начинаете думать, что иметь бедный дом, обычную пищу — по крайней мере, была бы прекрасная женщина, вы бы наслаждались ею. Вы были дураком, что выбрали это.

Что бы вы ни выбрали, вы будете сожалеть, потому что другое останется и будет преследовать вас.

Если человеку нужна абсолютна свобода, тогда невыбирающая осознанность — единственный выход.

Когда я говорю: вместо революции начинайте бунтовать, я приближаю вас к завершенному целому. В революции вы обречены быть поделенным: либо «от», либо «для». Не может быть и того, и другого, потому что нужен разный опыт.

В бунте обе характеристики сочетаются.

Когда скульптор создает статую, он делает и то, и другое: он обрубает камень — разрушая тот камень, который был; и, разрушая камень, создает прекрасную статую, которой до этого не было.

Разрушение и созидание происходят одновременно, они неделимы.

Бунт — это целое.

Революция — это половина на половину, и в этом опасность революции. Слово прекрасно, но на протяжении веков оно стало ассоциироваться с расщепленным умом.

Я против всех расщеплений, потому что они ведут вас к шизофрении.

Теперь все страны, которые освободились от рабства, вступают в полосу мучений, совершенно невообразимых. Они никогда не были в таких мучениях, пока были рабами, а рабами они были триста лет, четыреста лет. За триста, четыреста лет они никогда не сталкивались с такими мучениями; а за тридцать, сорок лет они оказались в таком аду, что задумались: «Зачем мы боролись за свободу? Если это свобода, то рабство намного лучше».

Рабство не лучше. Просто эти люди не знают, что добились половины свободы; вторая половина может быть завершена, но не теми же людьми, которые сделали революцию. Второй половине нужны абсолютно иной разум, иная мудрость. Это должны быть не те люди, которые будут убивать, и бросать бомбы, и сжигать поезда, и полицейские участки, и почтовые отделения — это не те люди.