Передышка

Я ждал ее на углу Мерседес и Рио-Бланко. Опоздала всего на десять минут. По воскресеньям она надевает костюм, сшитый на заказ, который очень ее красит. Вполне возможно, впрочем, что я так уже настроился – с каждым днем она кажется мне все красивее и красивее. Сегодня она волновалась по-настоящему. Нарядный костюмчик – знак добрый (хочет понравиться), а вот что волнуется – дурной знак. И, конечно, бледная, я уверен, только не видно под косметикой. В ресторане выбрала столик в глубине, совсем почти скрытый от глаз посетителей. Не желает, чтобы ее видели со мной. Дурной знак. Села, сейчас же открыла сумку и посмотрелась в зеркальце. Хочет понравиться. Добрый знак. Целых четверть часа (пока заказывали закуску, вино, намазывали маслом черный хлеб) говорили о чем попало. Вдруг она сказала: «Пожалуйста, не вперяйте в меня взор, полный ожидания». «Где же взять другой?» – отвечал я как дурак. «Вы ждете моего ответа, – продолжала она, – но сначала я сама хотела бы задать вам вопрос». – «Спрашивайте». – «Вы меня любите – что это значит?» Никогда не приходило мне в голову, что существует подобный вопрос, однако он задан, и надо отвечать. «Ради бога, Авельянеда, не ставьте меня в смешное положение. Неужели вы хотите, чтобы я, как мальчишка, стал расписывать свои чувства и рассуждать о любви?» – «Нет, вовсе нет». – «Но о чем же тогда речь?» Конечно, я притворялся и в глубине души отлично понимал, что именно она имеет в виду. «Так, – сказала она. – Вы не желаете оказаться в смешном положении, но вас вполне устраивает, если в таком положении окажусь я. Вы понимаете, что я хочу сказать. Слова „я вас люблю“ могут иметь самый разный смысл, особенно в устах мужчины». – «Вы правы. Так вот, можете толковать их в самом лучшем смысле. Именно это я и хотел сказать вам вчера». Разговор наш отнюдь не походил на воркованье влюбленных, куда там. Так сдержанно, спокойно, размеренно беседуют, наверное, между собой коммерсанты, политические деятели, учителя, не знаю, кто еще. «И учтите, – я немного воодушевился, – существует реальность и существуют внешние формы». – «Да неужели?» В голосе ее слышалась неуверенная ирония. «Я люблю вас – это реальность, но едва я начинаю думать о внешних формах, тут-то и возникают проблемы». – «Какие же» – спросила она, теперь уже, кажется, серьезно. «Не заставляйте меня говорить, что я мог бы быть вашим отцом, что вы одного возраста с моим сыном. Не заставляйте меня говорить это, потому что тут как раз и коренятся все проблемы, и мне, по правде говоря, довольно тяжко приходится». Молчит. Пусть, хорошо. Так спокойнее. Страшно ждать ответа. «Теперь понимаете? – Я спешил, не хотел, чтобы она заговорила. – Я стремлюсь к счастью, к чему-то более или менее похожему на счастье, вполне естественно. Но кроме того, я хочу попытаться сделать так, чтобы и вы были счастливы. А это трудно. У вас есть все возможности осчастливить меня. У меня же осчастливить вас возможностей очень мало. Только не думайте, будто я лицемерю. В других условиях (вернее сказать, в другом возрасте) разумнее всего было бы предложить вам помолвку, серьезно, очень серьезно, серьезнее не придумаешь, после которой в скором времени естественно последовала бы свадьба. Но сделать вам такое предложение сейчас значило бы с моей стороны поступить на редкость эгоистично, думать только о себе, а я не хочу думать о себе, я думаю о вас. Не следует забывать – и вы не забывайте тоже, – что через десять лет мне стукнет шестьдесят; „не так уж и стар“, скажет какой-нибудь оптимист или льстец, но слова „не так уж“ мало что меняют. И, желая остаться честным в ваших глазах, я говорю: ни сейчас, ни после у меня недостанет сил предложить вам выйти за меня замуж. Но тогда (всегда есть какое-то „но тогда“) о чем же идет речь? Я знаю, что, хоть вы и поняли меня, вам все равно тяжело согласиться на другое. И тем не менее другое, по-видимому, возможно. Там есть место для любви, но для брака места нет». Она подняла глаза, но ничего не спросила. Просто, наверное, хотела видеть мое лицо, когда я произносил эти слова. Но я уже решился, я не мог остановиться. «Другое принято называть жалкими, пошлыми словами вроде „связь“, „интрижка“, и потому вы, вполне понятно, несколько испуганы. Честно говоря, мне и самому страшно, именно оттого, что я боюсь, как бы вы не подумали, будто я предлагаю вам связь. Я ни капли не кривлю душой, я говорю вам, что хочу, отчаянно хочу только одного – как-то согласить, совместить мою любовь и вашу свободу. Знаю, знаю, вы думаете, что на деле все выглядит прямо наоборот: я хочу вашей любви и своей свободы. У вас есть полное право так думать, но ведь и я тоже имею право поставить все на одну-единственную карту. И эта карта – надежда на ваше доверие». Мы ждали десерта. Официант принес наконец всякие прелести, и я попросил заодно счет. Авельянеда кончила есть, крепко вытерла рот салфеткой, взглянула на меня и улыбнулась. Когда она улыбается, словно крошечные лучики разбегаются от углов ее губ. «Вы мне нравитесь», – сказала она.