Переезд на юг

Однажды за столом Кузичкина вдруг начала говорить о мужчинах. О мужчинах вообще. Как о феномене природы. Говорила на удивление чётко, не тараторя, опустив глаза. Табак сперва не понял, к чему это. Но постепенно начало доходить: женщина раскрывала ему, мужчине, всю тайну остальных мужчин. Всю их сущность, всё их нутро. Оказывается, делятся они только на два вида. Мужчины, которые женщину считают своей ровней и много ждут от неё. Ждут серьёзных отношений. Тут и женитьба, и рождение детей, их воспитание, и чистый, ухоженный дом. И мужчины, которые смотрят на женщину как на забаву. На существо гораздо ниже себя. Как недоделанных пустышек балуют, снисходительно позволяют тянуть деньги, но ровней себе не считают и в серьезные игры свои никогда не допустят. И такие мужчины постоянно обманывают своих женщин. Изменяют им. А то и просто выкидывают как надоевшие игрушки. Чтобы тут же заменить новыми.

Кузичкина высказалась. Хмуро ждала.

Табашников растерялся: вот тебе и простенькая, недалёкая. Вся беспечность и болтливость её – дымовая завеса. Перед ним сидела проницательная, умная баба. Но… но ведь это тоже плохо. Зачем такую? Сразу захотелось ехидно спросить: а его, Евгения Табашникова, к каким мужикам она относит? К первым или ко вторым? Но удержался – лишнее.

Судорожно начал подниматься из-за стола. Точно уже пойманный на измене, разоблачённый.

Женщина спокойно смотрела:

– Куда же вы, Евгений Семёнович? Так рано?

– Пора, Маргарита Ивановна, пора. – Дескать, в дорогу дальнюю. Быстро надевал ботинки, шляпку, плащ. Дескать, махну серебряным тебе крылом.

При прощании в дверях не было ни «обязательно позвоните», ни «обязательно приходите». Просто сказала «до свидания, Евгений Семёнович» и закрыла дверь.

Вот так номер! Табашников, как отпущенный большой мяч, рывками спрыгивал по лестнице вниз. Что это было? Конец? Полный разрыв?

Со стеснением в груди быстро шёл куда-то. От обиды хотелось выть. Ощущал себя потерявшейся собакой, которую недавно видел. Потерявшимся бульдогом. Который бежал из улицу в улицу. Который потерял хозяйку, дом.

Только часов в шесть вечера «нашёлся» возле своих ворот. Уставший, опустошённый.

На кухне горел свет. На кухне хозяйничал Агеев.

– Где ходишь? Час жду. Давай садись к столу.

«Час» он ждет, раздевался Табак. Без болтовни человеку просто смерть. «Час» у него пропал. Без пустой болтовни.

Сели к столу. Табашников был сыт. Всем. По горло. Однако дёрнул водки. Слушал растопыренного над тарелкой Агеева вполуха. Всё думал над словами Кузичкиной. Особенно о мужиках второго типа. Это был намёк. Злой намёк ему, Табашникову. Мужчине говнюку. Вдруг спросил:

– Гена, ты когда-нибудь изменял свой жене?

Агеев вздрогнул. На удивление, покраснел. Не разучился. Ну и вопросик от друга!

Помялся:

– И вроде бы да. И вроде бы нет.

– Как это?

– Ну, ещё до Маши была у меня одна женщина. Когда учился в институте. Месяц жил даже у неё. Звали – Таня Танцева. Симпатичная была. Собирался жениться.

– Ну и при чём тут Маша. Какая же это измена?

– Так Маша была с параллельного потока. Знала Таню Танцеву.

Агеев даже вспотел от признания. Вытерся платком.

– Ты что, с двумя, что ли, с ними жил?

– Да нет же, нет! Только с Таней Танцевой.

– Ну и чем она тебе была плоха, чем не угодила?

– Да понимаешь, придёшь на кухню, ну завтракать там, обедать, так она не скажет тебе просто «колбаса». Она скажет тебе – «колбаска». («Хочешь колбаски, милый?») Не скажет просто сыр. Скажет «сырчик». Скажет «рыбка», «кефирчик», «огурчик». «Помидорчик!» Все продукты в уменьшительном виде. В общем – культ еды. Культ «кефирчика» был. Ну я и ушёл. С Машей стал ходить.

– Значит, Маша с параллельного курса оказалась лучше Тани с твоего?

– Так, получается, – каялся Дон Жуан и всё вытирал пот.

– Ну ты и ходок! – смеялся Табашников.

Однако, это как? – всего две женщины было у семидесятилетнего Агеева? За всю жизнь? И верилось, и не верилось. Смотрел на смущающегося друга. Рекордсмен. Навыворот. Вверх тормашками.

Думалось уже, как же Маша и Таня делили потом Агеева. После его «измены». Царапались? Рвали друг у дружки волосы?

Спросил у жениха. Оказалось, что всё это было уже на последнем курсе, перед выпуском. После распределения Маша с Геной уехали, а бедная Таня осталась со своим «культом кефирчика».

Агеев наелся, от души наболтался, ушёл. После него, не помыв даже посуды, лежал у себя, смотрел в меркнущий от заката потолок. Видел почему-то глаза Маргариты Ивановны, когда она сердито говорила за столом. Глаза были не прибраны, не подготовлены к встрече. Словно женщина уже устала, смертельно устала привлекать мужчин. Один глаз начала подкрашивать и бросила, второй вообще был не тронутым кисточкой. Во время монолога смотрел как голый птенец. Женщина будто была не в себе. Сейчас от этого сжимало душу.

На другой день маялся, ни к чему не мог привязать руки. Позвонить? Или не надо?

Решил пойти на Таманскую. Да, пойти. Сдать журнал и книгу. Имею право, чёрт побери.

Оделся, пошёл.