Перегруженный ковчег. Гончие Бафута. Зоопарк в моем багаже

С виду лягушка мало отличалась от самца, разве что кожа у нее была посуше и пожестче да окраска ярче: кирпично-красная с шоколадными крапинками. Она отлично себя чувствовала среди семерых кавалеров и даже перешла за компанию на подводный образ жизни. Целыми днями все лягушки лежали в воде, почти совсем в ней скрываясь, готовые нырнуть на дно жестянки, едва кто-нибудь подойдет близко; однако по ночам они набирались храбрости, влезали на камни, которые я нарочно для этого им положил, и сидели там, разевая рот и глядя друг на друга без всякого выражения на физиономии. Все время, пока мы были в Африке, и на пути в Англию (а это был долгий путь!) лягушки упорно отказывались от еды, хоть я и соблазнял их самыми изысканными лакомствами. Но все они были необычайно толстые, а потому их долгий пост меня не слишком волновал – ведь большинство пресмыкающихся и земноводных могут подолгу обходиться без пищи и ничуть от этого не страдают.

Когда настало время уезжать из Бафута и двинуться в наш главный лагерь, а оттуда на побережье, я устроил лягушек в неглубоком деревянном ящике, который был выстлан мокрыми банановыми листьями. Ящик нельзя было сделать глубоким: испугавшись чего-нибудь, лягушки стали бы высоко подскакивать и расшибли бы свои нежные носы о деревянную крышку; в мелком же ящике такая опасность им не грозила. По дороге из Бафута лягушки доставили мне немало хлопот и несколько очень тревожных минут: высоко в горах климат прохладный, приятный, но, когда спускаешься в лесистые равнины, ощущение такое, словно попадаешь в турецкие бани, и лягушкам эта перемена пришлась не по вкусу.

На одном из привалов по пути вниз я открыл ящик и ужаснулся – все мои волосатые лягушки распластались на дне, вялые и обмякшие, без признаков жизни. Я как безумный кинулся к ближайшей лощине и погрузил ящик в ручей. Прохладная вода постепенно оживила четырех лягушек, а трем было так плохо, что их уже не удалось спасти: вскоре они испустили дух. Итак, у меня остались три самца и самка. И всю остальную часть пути мне приходилось через каждые две-три мили останавливать грузовик и окунать ящик с лягушками в ручей, чтобы оживить его обитателей; только таким способом я ухитрился доставить их в наш главный лагерь живыми. Но когда мы туда прибыли, мне пришлось ломать голову над новой неожиданной задачей: волосатые лягушки не могли высоко подскакивать в ящике и потому не разбили себе носы, но зато они пытались зарываться в углы ящика и этим умудрились содрать себе всю кожу с носов и верхних губ. Это была настоящая беда: если у лягушки повреждена нежная кожица на носу, на этом месте очень скоро появляется опасная болячка, она разъедает все вокруг, как злокачественная язва, и порой разрушает весь нос и верхнюю губу. Пришлось поскорей сколотить новый ящик для моих волосатых пленниц; этот тоже был неглубок, но внутри я весь его – и дно, и верх, и стенки – обил мягкой тканью, под которую еще подложил ваты. Получилось нечто вроде маленькой палаты для буйнопомешанных. Тут мои волосатые лягушки почувствовали себя как дома: теперь они могли сколько угодно прыгать вверх или зарываться на дно ящика – о мягкую прослойку нельзя было ни разбиться, ни содрать кожу. Я держал их в режиме меньшей влажности, чем обычно, и таким способом мне удалось залечить их исцарапанные носы, но все-таки на коже остались чуть заметные белые шрамы.

Когда мы наконец покинули главный лагерь и отправились к побережью, где мне предстояло сесть на пароход, путешествие это оказалось сущим кошмаром. Жара стояла невообразимая, и ящик с волосатыми лягушками очень быстро высыхал. Я пробовал держать его в ведре с водой, но дороги там настолько плохи, что не успевали мы проехать и полмили, как вода почти вся расплескивалась. Оставался единственный выход: примерно каждые полчаса останавливать грузовик у какого-нибудь ручья и хорошенько поливать ящик. Однако, несмотря на все наши старания, еще один самец погиб, и на борт парохода поднялись только три волосатые лягушки. Прохладный морской ветерок вскоре оживил их, и они как будто воспрянули духом, хоть и очень исхудали из-за своего добровольного поста. Постились они до самой Англии и еще некоторое время, когда их уже поместили в отделение пресмыкающихся в Лондонском зоопарке. Там куратор, как и я перед тем, пытался соблазнить их всевозможными лакомствами, но они все еще упорно отказывались есть. Наконец однажды он решил испробовать еще одно, последнее средство: сунул им в клетку белых мышей – вернее, розовых новорожденных мышат, и, к его удивлению, лягушки накинулись на них и мигом сожрали, точно новорожденные мышата всегда были их излюбленным блюдом.

С того дня они питались одними только мелкими зверюшками, отказываясь от всякой истинно лягушачьей пищи вроде кузнечиков и мучных червей. Конечно, нельзя себе представить, что на воле они питаются исключительно мышатами, скорее мышата напоминают им привычную пищу, но какая это пища – остается неразгаданной тайной по сей день.

Глава VI

Змеи и шиллинги