Перейти грань

Фыркая и хватая ртом воздух, он перевернулся на спину и замахал руками, чтобы удержаться на поверхности. Это не составляло большого труда — пловцом Браун был отличным. И тут он увидел, как Фанелли снимает его, беспомощного, на пленку. Двое матросов взирали на него сверху, словно перевоплотившись от радости в ангелов Божьей кары или в освобожденных рабов, чей хозяин благополучно плавал в дерьме.

От Норуолка «Нона» возвращалась домой на моторе. Браун оставался на палубе в военно-морской штормовке поверх мокрой одежды, не обращая внимания на холодный ветер, в котором уже не было надобности, и превозмогая боль.

Мимо проплывали угрюмые пейзажи Нью-Йорка: тюремного вида островки Хелл-Гейта, индустриальные кварталы Куинса и наконец башни Манхэттена. С палубы «Ноны» город казался совершенно неприступным и отгородившимся от них рядами чудовищных и безобразно угловатых домов. Когда они шли к Ист-Ривер по канатной дороге на остров Рузвельта, словно какое-то насекомое над ними пролетел фуникулер. Под громадой Бруклинского моста они проползали, как карлики.

Энн ждала их на причале верфи вместе с Даффи и Херси.

По дороге домой на ее вопрос, как все прошло, он ответил:

— Довольно хорошо. «Нона» очень быстрая и послушная.

В этот вечер им предстоял обед в Нью-Йорке с Гарри Торном, Стрикландом и Даффи.

— Я легко могу отменить его, — предложила она. — Мы перенесем это мероприятие на конец недели.

— Хорошая идея, — согласился он.

Он не хотел рассказывать ей о плавании. Ему казалось, что его рассказ может напугать ее.

Браун поставил кофейную чашку в раковину камбуза и вышел на палубу, потирая перевязанное запястье. Небо над городом простиралось чистое, с запада тянуло свежим ветерком. Верфь все еще была объята воскресной тишиной. Немного погодя он сошел на берег и зашагал вдоль причальных сооружений, засунув руки в карманы ветровки. Из головы не выходило купание за бортом. «Какой ужасный шум воды в ушах моих! Какие безобразные видения смерти…» Ему было знакомо это.

Территория верфи заканчивалась забором из колючей проволоки с воротами. Миновав их, он пошел по прибрежной улице с аккуратными частными деревянными домами. На телефонных столбах висели таблички: «Злая собака». Дверь одного из гаражей была окрашена в цвета итальянского флага. Там, где заканчивалась улица, он обошел отполированную до блеска чугунную преграду и ступил на бетонную дамбу. От воды поднимался замусоренный голый склон холма, на его вершине расположились приземистые коричневые прямоугольники городской новостройки.

Он не встретил никого на своем пути. Пустовала и детская площадка, окруженная засыхавшими кленами. Огромная чайка сидела на детской горке, исполосованной черными каракулями. Под сломанными скамейками валялись смятые банки и осколки стекла. За новостройкой находилось кладбище, за ним — военный госпиталь, а еще дальше, через бухточку, располагалась судоверфь «Бетлегем стилл». На этой верфи Браун поднялся на борт единственного корабля в своей военной карьере — десантно-штурмового транспорта под названием «Маунт Макмурдо». Он пришел на него прямо из академии, получив временное назначение перед отправкой во Вьетнам. Свою первую вахту дежурного офицера он нес на юте, отвечая на пьяные приветствия матросов, возвращавшихся после посещения злачных мест Нью-Йорка.

Через какое-то время Браун оказался посреди кладбища. Кое-где виднелись тронутые ржавчиной мемориальные доски ветеранов Первой мировой войны, рядом с некоторыми могилами трепетали на ветру маленькие флажки. Он проходил через это кладбище уже много раз. Большинство лежавших здесь ветеранов скончались от гриппа через много лет после Первой мировой.

Он прислонился к стене кладбища. «Ты пал духом, ты устал?» Старая песенка. Он знал причину своего уныния. То был страх.

«Страх, — думал он, — есть нечто такое, с чем можно справляться». Он считал, что не хуже любого другого мужчины на свете умеет подавлять в себе это мерзкое чувство и продолжать заниматься своими делами, как бы плохо они ни складывались в данный момент. Но страх имел множество проявлений. Он мог быть разной температуры и цвета, вкуса и запаха, он мог бить вас по голове или подкашивать вам ноги. Неясные, тягостные предчувствия чаще всего переходили в страх.

«Страх смерти? — думал он. — Нет. Тогда страх боли или гнева других людей? Вряд ли». Ни змеи, ни крики кровожадной пехоты, какими неожиданными и деморализующими ни казались они в одну из темных ночей, не парализовали его душу.