Переизбранное

И вот оно – началось! И вот тогда до меня дошел физический смысл открытия века! Началась реакция сверху. Через некоторое время, поддержанная снизу обывателем, она усилилась и разгулялась вовсю. Попадавшиеся кое-где честные люди были не в силах удержать от распада в реакторе террора один, десять, сто, тысячу атомов ненависти, накопившегося возмущения, мести, бессмысленной жажды крови, садизма и карьеризма. Подлость расправ оправдывалась искренним убеждением, что она необходима в борьбе с врагами того, что прежде называлось уютной, спокойной и воистину свободной жизнью. Миллионы людей, хлебнув «демократии высшего типа», естественно, заблуждались, думая, что вместо секретаря обкома в город въедет на белом коне благородный губернатор, а за ним – полки благородных чиновников различных ведомств, давших клятву содействовать благоустройству обывателя.

Тюрьмы и лагеря были переполнены. Подследственных держали в школах, детсадах, детяслях, на стадионах и в товарных вагонах.

Один конструктор получил премию – пятьдесят тысяч рублей – за проект следственно-судебного поезда. Поезд черно-белой полосатой каторжной расцветки состоял из пятнадцати товарно-пассажирских вагонов. Арестованный враг народа должен был пройти против хода поезда из переднего товарного вагона в пассажиро-канцелярский, где на него оформлялось дело. Затем – на остановке – судебный вагон. Стены его раздвигались, и жители одного из российских городов следили, по замыслу молодого инженера, за ходом короткого процесса. Стоянка следственных поездов, по мнению Кагановича, должна была неуклонно сокращаться, с тем чтобы при коммунизме их вообще упразднить. Выслушав приговор, враг народа обязан был публично спеть песню Ильича и старых большевиков, дожидавшихся своей очереди в черно-белых товарных вагонах: «Наш паровоз, лети вперед! В коммуне – остановка!» Затем в зависимости от приговора врага отправляли либо в вагон-барак, либо в конечный вагон, который предполагалось назвать «кончаловкой». Крематорий, работавший на дармовой энергии околоколесного генератора, принимал врага, расстрелянного при переходе через вагон-выставку «20 лет побед и достижений». Пепел врага развеивался, вылетая из поддувала, по обеим сторонам дороги. В поезде имелись библиотека, кинозал, вагон-пытка и вагон-ресторан. На груди паровоза «Иосиф Сталин» конструктор уже видел устрашающий врага афоризм: «Был человек, и нет человека». Под ним бронзовая подпись: И. Сталин.

Каганович подарил этот проект вождю 21 декабря 1937 года на день рождения. Сталин ознакомился с ним и сказал:

– Ты, Лазарь, самый глупый еврей из евреев, но инженер-то что думал? Может быть, нам теперь выпустить эскадру следственных самолетов с решетками на иллюминаторах? Вы что, с ума сошли? Может быть, переделать «Аврору» в Бутырки?

Инженер этот был взят мною в поезде Москва – Ялта. Дело его, не выходя из купе, я закончил за сутки. Он сознался в том, что сделал провокационный проект следственного экспресса «Следэкс» по заданию польской разведки, желавшей восстановить мнение Запада против Сталина. На перроне в Ялте мы простились. На прощание я сказал: был человек, и нет человека. После чего инженера увезли в ялтинские подвалы. Случившееся он воспринял, как воспринимают возмездие: крайне неприязненно и с большим удивлением. Вот как…

Зачем я вам все это рассказываю? А я, собственно, рассказываю вовсе не вам. Рябов записывает нашу беседу. Я буду прокручивать запись до глубокой старости, а потом завещаю французской или итальянской детворе. Может пригодиться.

55

Короче говоря, смена руководства происходила повсеместно. Конечно, этим пользовались самые отъявленные злодеи, не верившие, повторяю, ни в Бога, ни в Идею Дьявола, и благодаря им государство становилось тем, чем оно является ныне. Структура его хорошо известна. Но укрепление государства проходило под все теми же лозунгами, и не были провозглашены новые цели существования общества. Прежними остались и идеалы. Дьявол, казалось, заключил договор с партией. Он ей – неограниченную власть, она ему – лозунги, идеологию, цели. Это устраивало всех, включая Сталина. Сменить вывеску и выкинуть на свалку партийную религию он не рискнул. И поступил по-своему неглупо, потому что иной выбор привел бы его к краху и гибели… Но я забежал вперед.

Если бы в те годы какой-нибудь надмирный наблюдатель имел возможность присмотреться к образу поведения сотен тысяч людей, почувствовать их настроение и проникнуть в логику поступков, то его поразило бы безумие странного зрелища.

Одни старались первыми крикнуть «Враг! Враг!», спасая тем самым свое положение и застраховывая себя от ареста. Другие химичили доносы или публично шельмовали и партфункционеров, и невинных граждан ради любой выгоды: ордера на квартиру, продвижения по службе и т. п. И те и эти поступали обдуманно и рассудительно. Ничего метафизического в их поступках не было.