Перехламок

ПРОЛОГ 

Для меня все началось с одного-единственного, острого как нож воспоминания, которое еще даже не начинало угасать.

Это было в разгар того, что народ Перехламка теперь называет Сушью, и я все помню. Я помню лозунги, намалеванные той ядовито-зеленой краской, которые, казалось, были всюду, куда ни плюнь. И оборванные тела повстанцев Гарма Хелико над Греймплацем, где Желтая Дженси сидела внизу и смеялась над ними. Я помню, как смотрел в мертвые глаза девчонки из Эшеров, что лежала в грязи грибного леса у дороги Сияющих Обвалов, а вокруг визжали и выли падалюги. Я помню Стальноголовых и Разжигателей, пожар в Зеркал-Укусе, брата Хетча. Иногда, когда я не могу заснуть, я вспоминаю топот крысиных лапок по пустым металлическим трубам и хлопанье крыльев летучих мышей-трупоедов среди опор под Идущим Человеком.

И еще я помню запах пота и острый, кислотный воздух. Шум лебедки. Броня цвета бронзы, блестящая в свете фонаря, и голос Себьо, спрашивающий «Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»

Мы были в лебедочном гнезде номер четыре, прямо на конце обломанной балки, торчащей в Колодец. Операторы подъемника считали, что возникла какая-то проблема с проводкой, которая питала лебедки и большой вращающийся прожектор. Никакой проблемы не было, но чтобы выяснить это, мне понадобилось больше часа потной и напряженной работы. Все это время я ползал вверх и вниз по балке, пытаясь забыть о пустоте вокруг и наверху и о том, как далеко лететь вниз, до крыш Перехламка. Я подульевик, я люблю свои туннели, ходы и лазейки, и когда я нахожусь на открытом пространстве вроде этого, то мне все время кажется, будто воздух щиплет меня маленькими невидимыми пальцами.

И конечно же, на самом деле дело было всего-навсего в том, что со стыка кабелей съехал кожух, и от этого провод порос слоем зеленой ржавогнили. Если бы я знал с самого начала, то разобрался бы с ним за десять минут, вернулся бы к кабине подъемника (и если вы думаете, что стоять на узких мостках скверно, попробуйте покататься в одной из этих засиженных крысами штуковин), чтобы снова оказаться на твердой земле подулья и закончить с работой на сегодня. Себьо и Бакни возились с сигнальными лампами и притворялись, что не замечают, насколько я сердит.

«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»

Я не видел, и мне было все равно. Это их дело, а не мое — поднимать и опускать контейнеры. Только через минуту я осознал, что Бакни замер в двух длинах руки от меня и таращится наверх, открыв рот.

Какой-то паук? Перехламок хорошо платил охотникам, чтобы пауки, мыши-падальщицы и потрошилы никогда не подбирались к Колодцу, но, видимо, кто-то недосмотрел. Такова была моя первая мысль.

Всюду вокруг в глубину Колодца падали тросы. Себьо стал вращать прожектор, и мы увидели два, три, четыре, полдюжины, дюжину. В других подъемниках их тоже увидели, все бригады светили вокруг фонарями. Тросы бледно отсвечивали в скрещивающихся лучах. Они висели почти вертикально, лишь немного покачиваясь. Воздух в тот день был почти неподвижен. Что это за паук, который просто так бросает вниз ловчую нить?

Но это были не пауки. Теперь я видел то, что увидел Себьо. Быстрое движение. Высоко. Один из лучей наткнулся на металл. Никогда не видел паука такого цвета. Силуэты людей, пристегнутых к свисающим тросам, опускались по ним с ровной и плавной скоростью.

Из каждого гнезда, которое они миновали, доносились возгласы, а мы, конечно, были слишком удивлены и глупы, чтобы понять, почему, пока они не приблизились и к нам.

На них были отполированные и украшенные панцири, глухие шлемы, полностью закрывающие головы и плечи. Прекрасная бронзовая броня цвета выдержанного спиртного, какое пьют маленькими глотками. На лицах выступали приборы для видения в темноте и автоматические прицелы. Гранаты и мельты-липучки висели на бедрах, а за спины были закинуты скорострельные хеллганы с толстыми стволами.

Один из них спускался по ближайшему к нам тросу — достаточно близко, чтобы я мог разглядеть эмблемы милиции Города-улья, высеченные на его панцире, и услышать тихое жужжание устройства, с помощью которого он скользил вниз. Покупка такой экипировки разорила бы подульевика на целый год. Визор повернулся ко мне, созерцая меня без всякого выражения. Рука нырнула вниз, к поясу.

Я был заворожен, но это движение разрушило чары. Я прокричал что-то бессвязное и побежал. Мимо двух других, стоящих в гнезде лебедки, вниз по балке, к той маленькой норе в скалобетонной стене, где операторы спали и ели. Мои ноги громко топали по резиновым матам, покрывающим узкую тропу.

Я помню, как оглянулся через плечо. Бакни бежал прямо за мной, с тем же страхом на лице, и выкрикивал мое имя: «Кэсс! Кэсс!» Себьо, медленнее нас, еще находился у перил, окружающих прожектор, и человек в бронзовой броне взмахнул рукой, сделав плавный, ленивый бросок. Я помню мягкий звук, с которым граната приземлилась на маты, помню свой бросок вперед и бессловесный вопль Себьо, который бежал так быстро, что не смог остановиться и вбежал прямо в зону поражения.