Перехваченные письма

Тороплюсь тебе написать несколько слов. Боюсь учить, воспитывать. Что я знаю? Одни сомнения.

Бобик стремится к добру, к Христу, а какая у него тяжелая природа. Мы не знаем такой тяжести, поэтому нам кажется, что легко преодолеть.

Он уезжает, вероятно, во вторник. Не знаю наверное.

На предыдущее письмо отвечу потом. Пока: любить должно многих и много, только возможно ли, в силах ли твоих, чтобы не было предательства? Ведь всякий любящий как бы обязуется бодрствовать при другом, любимом, всегда. Как бы не заснуть, как Петр. Очень страшно.

Поищи в Randolph мое это злополучное стихотворение, вчера ночью его искала у себя, не нашла. Пропало. Я не помню наизусть, кроме последних строк. Но в общем это не важно.

Николай Татищев — Дине Шрайбман

Из писем августа 1932

Бодрствовать при любимом всегда! Это замечательно. Почему бы нет? Это не «обязательство», не обязанность, а право, счастье.

Но «боюсь учить… Что я знаю?..» Христа. Все остальное — в лучшем случае шутка. Лишь здесь сохранение целостности своей жизни, а не прустовское распыление ее. Это распыление (раздвоение в N-ой степени) переживает Бобик, так как он занялся какой-то чепухой, вроде Каббалы, о которой без смеха серьезный христианин не может слушать. От измышлений Якова Беме меня, признаться, всегда тошнило. Тоже и от «оккультизма» всех видов. Приобретение космического чувства не дается игрою и книгами. Играть этим — большой грех; это, так сказать, добровольное, сознательное кощунство.

На это пошел Пруст. Как мог он, родившись в очень культурной среде, проглядеть Лицо? В этом должна быть доля собственной вины, нельзя все валить на упадочный век.

Всякий раз, как я тебе пишу, мне кажется, что до сих пор я все еще шутил, теперь начинаю говорить серьезно. Но я, кажется, говорил тебе и раньше, что лишь с Христа для меня начинается серьезное.

Ты читала советскую книгу Каверина «Художник неизвестен»? Там три персонажа: Архимедов (расшатанный), женщина (Эсфирь) и Шпекторов (уравновешенный, но довольно понимающий). Весь конфликт — точная копия нас, до детального повторения Эсфирью твоих фраз. (Есть в Тургеневской библиотеке).

Почему твое стихотворение «злополучное»? Оно мне очень нравится силой — но прошу не употреблять слово «проклятая» (жизнь). Это к добру не приводит. Этим словом злоупотребляла моя жена. Черновик этих стихов в одной из книг, которая была у тебя. Вообще нет проклятого, но благословенное; нет злополучного, но благое. Обнимаю.

Почему ты меня больше не называешь Котом?

Дина Шрайбман — Николаю Татищеву

Из писем августа 1932