Перекличка

Но ему уже не разозлить меня. Теперь это не его дело. Я все взял в свои руки.

— Давайте закончим молотьбу, — говорю я. — А когда в пятницу Николас поедет за учителем, я отправлюсь вместе с ним, чтобы переговорить с людьми на всех фермах, где мы будем останавливаться. Потому что не только тут, в Хауд-ден-Беке, нам нужно взять свободу. Это дело каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка, всех рабов в Боккефельде и в других местах. То, что мы начинаем на этом гумне, будет продолжаться до тех пор, пока по всей стране не пройдет молотьба и не будет отвеяна вся мякина. Конь, которого мы сегодня оседлали, дикого нрава, но это самый лучший на свете конь: стоит только сесть на него, и вовеки не слезешь. На этом коне мы проскачем весь путь, мы будем скакать с фермы на ферму, по всему Холодному Боккефельду и по всему Теплому Боккефельду и потом дальше через горы, через долину Ваверен к Стеллебосу, и так до самого Кейпа. А если нам преградят путь, мы отправимся к Великой реке, где живут свободные люди. Но что бы мы ни делали, мы уже не слезем с нашего коня.

— Больно многого ты от нас требуешь, — бормочет старый Ахилл. — Да еще на голодный желудок.

— Да, сейчас мы голодны, — отвечаю я. — Но сегодня ночью, когда они заснут, мы стащим из крааля самую жирную овцу и зарежем ее. С этого часа мы будем брать все, что захотим. И будем есть сообща. А потом все вместе оседлаем нашего коня и поскачем по стране, свободные и быстрые, как ветер.

Мы берем вилы и метлы и снова принимаемся за работу. Копыта лошадей выбивают из колосьев крупные зерна, пласт за пластом, мякина отсеивается, тонкая золотистая пыль уносится ветром, и остается только добрая, чистая пшеница, готовая для помола.

В красноватых сумерках мы длинной цепочкой возвращаемся домой, каждый с вилами или метлой на плече. У запруды, куда мы подходим помыться, несколько птиц-молотов, похожих на причудливого вида камни, неподвижно стоят в мутной воде и смотрят вниз. Мы останавливаемся, оцепенев от страха и боясь их потревожить. Ведь мы знаем, что не рыбу видят они в мутной воде, а лицо человека, отмеченное печатью смерти.

Бет

Мы все ели овцу, зарезанную той ночью, и по приказу Галанта каждый из нас омыл руки в ее крови возле камня для убоя скота. Я была против этой затеи, но Галант схватил палку, и я поняла, что он готов расправиться с любым, кто станет перечить ему. Меня бесило его подлое обращение со мной — разве я была хоть в чем-то виновата? — но во мне было больше боли, чем злости. Он оттолкнул меня. Все от меня отвернулись. Я осталась одна с голодом в теле и одиночеством, похожим на боль в костях. Похожим на смерть.

Могла ли я остановить их, если бы попыталась? Но кто бы стал слушать меня? Я страшилась того, что надвигалось, ведь и зарезанная овца, и омовение рук в крови было только началом. И на следующую ночь все повторилось снова. Мы опять были там. Даже мама Роза, к моему удивлению, пришла и держала овцу, а Галант оттянул овце голову и перерезал горло одним ударом длинного ножа так, что кровь темной струей брызнула ему на руки.

После второй овцы я заговорила с хозяйкой, потому что больше не могла терпеть и не знала, как еще предотвратить бедствие.

— Грядут плохие дела, — сказала я ей. — Я подумала, что лучше сказать вам об этом, пока не поздно, чтобы вы смогли что-то сделать.

— До чего же ты надоедливая, Бет, — сердито ответила она. — Почему тебе все время нужно настраивать меня против других?

К четвергу я уже была не в силах выносить это. Я поджидала бааса возле двери в кухню, пока он спускался с чердака, куда мужчины загружали последние мешки пшеницы — молотьба была закончена.

Заметив меня, он остановился и в последний миг попытался увильнуть от встречи со мной.

— Не уходите, баас, — сказала я. — Я пришла, чтобы рассказать вам кое-что.

— Что же, Бет?

— Вам нельзя завтра уезжать за учителем. Здесь назревают ужасные дела.

— О чем ты?

— Это все Галант, — сказала я, обернувшись, чтобы убедиться, что меня никто не слышит. — Будьте поосторожнее, баас.

— Ты уже давно точишь зуб на Галанта, Бет. И на меня тоже. Но я устал от этого.

— Вы не понимаете меня, баас.

— Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, и с меня всего этого довольно.

— Но, баас, все дело в Галанте.

— Мы с Галантом выросли вместе, — огрызнулся он. — Порой между нами случались недоразумения, но мы всегда умели в них разобраться и сумеем сделать это и впредь.

— Баас, послушайтесь меня. Не уезжайте завтра и не оставляйте ферму без присмотра.

— Галант поедет со мной. И я не нуждаюсь в твоих паскудных советах. А теперь убирайся и оставь меня в покое.

Я смотрела ему вслед. Он вошел в дом и захлопнул за собой дверь кухни, отгородившись от меня, словно я была зверем, готовым напасть на него. На дворе было темно. В доме горели керосиновые лампы, и в Их свете окна казались беззащитными. Ставни затворят только после молитвы. Окна смотрели в ночь будто глаза — но то были слепые глаза, они ничего не видели; а снаружи можно заглянуть внутрь прямо сквозь них.