Перемена погоды

питаю овальный карман

сортами любой вермишели…

Черепки – 47

Приют престарелых – скопление боли

и сборище старости, сна, забытья,

тоски, одиночества, вони, безволья.

Быть может, однажды в нём буду и я.

***

Прожить с нелюбимым, и сексить, терпеть,

рожать и побои залечивать мазью.

Эх, вот уж воистину жизненный бред!

Как будто живут от безумья иль сглаза.

***

Съезд мамок с колясками, где их детишки,

иль сход одиночных, что рядом ведут -

противнейший хаос свиней и мартышек,

кишащий, визгливо-бубнящий редут.

***

Писк моды – бредовый и выжатый термин,

наводит мышиную серость, печаль,

идею о низменном статусе, тени.

Уж лучше "мелодия", "вспышка", "печать"…

***

Характер мой странный – печалиться, жаждать,

замужних, шалав, разведёнок иметь,

искать справедливость и ум в мире, каждом,

писать в одиночестве, зная весь бред.

***

Надев кольцо, испив винца,

закончив свадьбу тёмной ночью,

исторгнув жидкость из конца,

я спать ложусь, а ты – как хочешь.

***

Пускай облицовка вокруг золотая,

одета в убранство и пахнет Dior,

и пусть штукатурка её вся цветная,

но гниль за стенами и дверью её.

***

Жизнь – узкоколейка. Сам крутишь и едешь.

Весь путь на дрезине вдоль моря, хребтов.

Маршрут одиночки без дома и детищ.

А кто-то на поезде, яхте, авто…

***

Бог дал человеку отверстие снизу,

чтоб грязь выходила, коль будет пора.

Но всё ж зачастую выходят нечисто

пердёж и дерьмо из поганого рта.

***

Кондиционеры, как блохи на псине,

на лике прыщи или родинки, сыпь

и как овода на стоящей скотине,

как будто бы кочка, заноза и гриб.

***

Стихи – это смесь, концентрат целой книги.

Слова их – алмазы, жемчужины бус.

Их строки – лучи и отдельные блики.

Длина, высота – Вавилон с сотней муз.

***

Две верхние губки твои, как малина,

а нижние – грудка или сёмги филе.

Они – натюрморт эротичной картины.

Люблю эти кушанья в тонком желе!

***

Хорошее место. Элитные блюда.

Но чую я волос-спиральку во рту.

Надеюсь, он рос не на паховым чуде,

а выше – над носом, на самом верху.

Грозовой город

Гремучий, затравленный, вымокший город,

как в слизи улиток, во влаге червя

иль в пене-слюне от взбешённого torro,

иль в мыле из пасти собачьей средь дня.

Зверь этот дымящий, сырой и ужасный

грозою рычит иль лежит, как гюрза.

Как хищник голодный, поджарый, опасный,

он скалится, глядя на шею, в глаза.

Газоны топорщит взъерошенно, дико,

колючую шерсть поднимая, как ёж,

готовя к прыжку свои костные стыки,

подняв ирокез, как воинственный ёрш.

Чудовище это темно, разномордо,

и тряскою шкуры сбивает весь дождь.

А люди, совсем как блошиные орды,

бегут, улетают на небо святош.

Я тоже несусь по воде и грязище,

из мыслей комочек надежды лепя.

Как к чаю, богатству смерзающий нищий,

стремлюсь я до двери твоей, до тебя…

Просвириной Маше

Машульчатая

Тебя все хотят, обожают,

ведь с Господом ты наравне!

Реснички-травинки играют

на солнышке и при луне.

Спокойна, чиста, льноволоса,

как пёрышко лучшей из птиц.

А кончик красивого носа

люблю я лизнуть, будто шпиц.

Извечно в простейших нарядах,

но в них, как царица всех мод.

Мгновению каждому рада,

довольна явленьям погод.

Славяночка, божья посылка,

что неприхотлива в быту,

с какой несказанно и пылко,

духовно и тельно расту!

Не видывал гибче и ярче,

не слышал медовее слог!

И даже кончаю я слаще,

держа твои пальчики ног…

Просвириной Маше

Fucking swamp

Обвыкся в болоте средь жаб и лягушек.

Осел средь кувшинок и тины, кустов.

Почти что забыл про раздольность опушек,

про реки, пшеницу и запах цветов.

Теперь комары, водомерки и мошки,

чешуйки зелёные сверху воды,

осока и плесень, какие-то крошки -

соседи мои средь вонючей среды.

Кошмарные сны и ужасные звуки,

прыжки по трясине, рассолу, камням,

какие-то шорохи, брызги и стуки

средь влаги умершей пугают меня.

Угрюмая заводь из вязких помоев,

коряги, упавшие в топи и грязь,

гадюки и совы, протяжные вои

опять поражают оставшийся глаз.

А всё оттого, что подбили дробинкой,

и тем обрекли средь вот этого жить…

Под грудью кровит от засевшей соринки.

Я начал жиреть и, наверное, гнить…

Чердачная будка

Чердачная будка на выцветшей крыше

с утра открывает мне юный обзор

на шифер и мрачные окна, и вышки,

на краешке стока оградный забор,

на крошево жёлтой листвы от деревьев,

как разные искры бенгальских свечей,

на птиц и от них отлетевшие перья,

на сотни одежд и балконных вещей,

на сонных прохожих, их кепки и плеши,

на трубы, какие ещё не дымят,

на свежесть помад и на женские вещи,

на ленты дорог и заброшенный склад,

на морг, его серо-янтарные стены,

на дым крематория, госпиталь, храм,

на мокрый рассвет, населенье, антенны,

на всю панораму из неба и рам,

на скрипы ворот и далёкий могильник,

на охру стальных и больных гаражей,

оставленный кем-то у края напильник,

на рай разливной и рядок алкашей…

Как пёс в конуре, созерцаю округу,

с голодным желудком сижу на верхах.

Клаксоны и грохот противны так слуху,

но я – подневольный холоп ЖКХ…

По воле больших коммунальных хозяев,

напившихся кофе и сливок жлобов,

от них получив разнаряд, нагоняи,

залез для очистки сырых желобов…

Белокурая славяночка

Кудесница в длинном, сиреневом платье.

Модель для любого стиха, полотна.

Любимица с малой рюкзачною кладью.