Перемирие (СИ)

Издалека я увидела, что Оттис лежит навзничь посреди дороги. Крови не было видно, но лежал он как мертвый. Я подошла, присела, взявшись обеими руками, перевернула тяжелое вялое тело на спину. Большие светлые глаза испуганно смотрели на меня и часто моргали. Ко лбу его прилипли каменные крошки, из ранки под глазом текла кровь. В боку его, высоко, под самой подмышкой торчала узорчатая черная рукоять кинжала, похоже, его собственного. Я задумчиво разглядывала его, не пытаясь что-то предпринять: честно говоря, этот мальчик был мне совершенно безразличен.

Оттис испуганно смотрел на меня, ища в моем лице хоть призрак надежды для себя.

— Я умру? — спросил он неожиданно тонким голосом.

— Нет, — сказала я рассеяно, почти не думая о том, о чем он спросил меня. Мне было все равно, умрет он или нет. В сущности, парень он был крупный, совсем не болезненный на вид, стоило ли ему даже думать о смерти? Но бывает по-разному. Кто-то и от пустяковых, казалось бы, ран умирает, а кое-кто выживает, когда его давно уже все похоронили. Как сказал поэт:

Недвижимы, лежатКамни в горном ущелье в реке.А живет человек

Между небом и этой землейТак непрочно, как будтоОн странник и в дальнем пути.[16]

Подошедшие люди подняли Оттиса и отнесли его на телегу. Я вяло поплелась за ними: кроме меня, здесь лекаря все равно не было. Они уложили Оттиса на телегу, и невысокий худой стражник подложил ему под голову сложенное покрывало. Я вытащила кинжал из раны и, разорвав рубашку на боку, зашила рану. Вдвоем с худым стражником мы перевязали Оттиса, я накрыла его тулупом и собиралась уже уйти, когда Оттис открыл глаза.

— Я умру? — спросил он снова, приподнимая растрепанную, со слипшимися, торчащими во все стороны волосами голову, — Госпожа, я умру? — испуганно спрашивал он.

— Нет, — сказала я угрюмо: мне уже надоело отвечать на этот вопрос.

Он опустил голову на покрывала. Взгляд его беспокойно блуждал из стороны в сторону и, наконец, остановился на мне.

— Спойте мне, госпожа, — попросил он, — Матушка всегда мне пела, когда я болел.

Я искренне пожалела, что не успела уйти, но деваться было некуда, и, присев на край телеги, я вполголоса спела ему песенку из тех, что поют у нас на юге:

Как быстро, как быстроЖелтеет трава на границе!Как быстро, как быстроСтареет солдат на границе!Лунный свет — на всю тысячу ли.

Лунный свет — десять тысяч ли.Тоскливо поет на границеФлейта чужой земли.[17]

А когда я допела, он был уже мертв.

День прошел уныло. Тела убитых оттащили к обочине дороги и завалили камнями, трупы нильфов свалили в кучу и подожгли, обложив красноватым кустарником. Сладковатый тошнотворный запах погребального костра еще долго преследовал нас по ущелью, и все чудился мне — даже тогда, когда мы отъехали уже далеко и наступила ночь. Я лежала рядом с дарсаем, головою — на его плече. Он спал. Я вслушивалась в его тихое дыхание, уже сама засыпая, но мне все чудился этот запах. В атмосфере, окружавшей моего спутника, я пребывала давно и почти не замечала ее; но этот запах паленой кожи и шерсти, призрак этого запаха вызывал у меня тошноту, казалось, я сама, мои волосы и одежда пропитались этим запахом. Я лежала, нюхая похолодевший к ночи воздух. Слышен был скрип колес и мерный топот множества копыт, потом недалеко от нашей телеги заговорили двое всадников.

— Опять разведчики попали в засаду, — проговорил негромко один хриплым, словно бы прокуренным голосом.

— Горы кишмя кишат нильфами, — отозвался его приятель, — Похоже, нам не дадут спуститься к Селеуку.

Как сказал поэт:

Рубеж под луной. Как блестят мечи!Рать блестит — будто солнце взошло.Тьма разбойничьих орд, говорят, в горах, —Впереди уже бой кипит.[18]

Я повернулась, отворачиваясь от этого мира и от этой ночи, и уткнулась лицом в плечо дарсая, прижимаясь лбом и щекой к мягкой кожаной рубашке. Он шевельнулся, вздохнул — я замерла, опасаясь, что разбудила его. Но он только крепче обнял меня, пробормотал что-то сонно и снова затих. Глаза мои были открыты. Я смотрела в темноту и думала о только что подслушанном разговоре. И правда, целому обозу продвигаться всегда гораздо опаснее, чем мелким шайкам, подобным нильфским. А уж в горах…. Сколько возможностей для нападения!

И помимо моей воли в голове моей всплывали странные мысли, полные суеверного страха. Мне казалась, что мы действительно не доедем до Селеука; что-то (может быть, сердце? а может, дар предвидения, решивший потихоньку совершенствоваться) говорило, что мне не суждено покинуть эти горы. Не сейчас. Не так просто. Так легко они не отпустят меня, раз уж заполучили. Не отпустят.