Переносная дверь

«Спасибо, нет», – следовало бы сказать ей, но она только спросила:

– А как же ваша пицца?

– Что?

– Если она размерзнется, то станет дряблая.

– На самом деле, – сказал Пол, – я есть не хочу. – Наклонившись, он аккуратно прислонил коробку к стене «Общественного центра искусств Хайгейт», точно друид, приносящий в жертву омелу. – Идемте, – сказал он.

И – что совершенно невероятно – она пробормотала: «Ладно», и кивнула.

Паб был набит битком. Им пришлось бочком пробираться сквозь давку на входе, стойка терялась за нагромождением тел. Откуда-то из угла неслась мешанина странных звуков, которые способен издавать только джаз-банд в английском пабе. Пол даже зарычал от бессилия: на уме у него было совсем не это. А потом, к немалому своему удивлению, он увидел пустой столик, уютно примостившийся в уголке возле двери в туалет. Он мотнул головой в ту сторону, худая девушка кивнула и двинулась в том направлении. Отлично, подумал Пол, и стал пробираться к стойке.

Все то время, пока он ждал, чтобы его обслужили, пока протискивался сквозь толпу, сжимая пинту «Гиннесса» в высоком стакане и апельсиновый сок, он был уверен, что к тому времени, когда он доберется до дальнего столика, ее там уже не будет. Но когда плечи и локти раздвинулись, он увидел, что она все еще там: сморкается в обрывок размокшего бумажного носового платка – и едва не закричал от радости. Скользнув на свое место, он поставил перед ней «Гиннесс» и спросил:

– Все ведь правильно, так?

Она подняла на него взгляд.

– а.

– Вы это пили в пабе после собеседования, – объяснил он.

– Вот как, – отозвалась она.

– Ваше здоровье, – предложил он.

Он отхлебнул крошечную каплю апельсинового сока, а она отпила пенку с пива. Из угла доносилось визжание циркулярной пилы, разрезающий лист алюминия. Мимо протиснулся по дороге в «мужской» толстяк. И снова Пола охватило острое чувство, что за ним пристально наблюдает невидимая плюющаяся арахисом галерка, которая вот-вот затопает ногами, если только не пойдет полным ходом представление. (Какое представление, куда пойдет? Невидимые зрители, предположительно, знали, а вот он – нет.)

– Надо же, как мы с вами столкнулись, – сказал он. На невидимую аудиторию это большого впечатления не произвело, как, впрочем, и на худую девушку, и на него самого. Он попробовал еще раз: – Так, выходит, вы из этих краев?

– Нет, – ответила она и имела полное право поджать губы: это была беспомощная попытка перекрестного допроса и даже самый непритязательный младший барристер рассмеялся бы ему в лицо. Но... Совершенно неожиданно, она продолжила: – На самом деле я живу в Уимблдоне. Я приехала посмотреть, как играет мой парень.

Мир сдавил голову Пола, точно тиски.

– А, – пробормотал он.

Она же, поглядев на него, невесело улыбнулась.

– Если вам так хочется знать, мы только что поссорились.

– А, – повторил он и бессовестно солгал: – Жаль.

– Вот почему я плакала.

– А, нуда...

Вздохнув, она поглядела мимо него, словно его вообще тут нет.

– Я приехала в такую даль, лишь бы посмотреть на него в этом дурацком мюзикле, потому что он без конца мне про него рассказывал, а когда пришла, то подумала: «Какой смысл?» Вот из-за чего все...

– Извините, – прервал ее Пол, – сказав «мюзикл», вы имели в виду Гилберта и Салливана?

Она наградила его таким взглядом, на какой можно нанизывать кебаб.

– Ладно, пусть не мюзикл, а оперетта. Вам они нравятся?

– Нет.

Она едва заметно кивнула, словно была вынуждена признать, что ответ верный.

– Поэтому я пошла за сцену и так ему и сказала. Сказала, что, на мой взгляд, какой нам смысл встречаться. А он сказал, что не понимает, о чем я, а я сказала, вот именно, вот почему нам нет смысла тянуть эту лямку дальше, потому что мы оба просто сами себе лжем, просто нет никакого...

– Смысла?

Она кивнула.

– А потом я вернула ему CD, который он подарил мне на прошлое Рождество, и авторучку, которую он мне одолжил четыре месяца назад, когда мы ходили на байк-шоу в Эрлз-корт, и ушла.

– Понимаю, – сказал Пол. – Значит, этот тип – любитель Гилберта и Салливана?

Нахмурившись, она пожала плечами:

– Раньше не был. Раньше ему было дело только до тяжелых байков, защиты животных и борьбы против глобального потепления. А потом, с месяц назад, он стал вдруг совсем странный. Начал носить соломенные шляпы и дурацкие вышитые жилетки, сказал, что вступил в любительский драмкружок и что будет звездой в дурацкой оперетте, которую они ставят. Он словно в другого человека превратился. Взял и ни с того ни с сего превратился.

Пол на минуту задумался, якобы над ее словами. Но вместо того чтобы сказать, что у него на уме, выпалил:

– Такое впечатление, что у него появился кто-то еще.