Переодетый генерал

Но в комнату не зашел, а скорее вкатился низенький толстый человек, с большой рыжей бородой, с такими же рыжевато-карими глазами, в домашних туфлях и в коричневой, в полоску, пижаме. Он походил на украинского батьку-лесовика, как ни чудовищно это сравнение, такими, очевидно, были батьки-атаманы из числа «зеленых», хотя в его облике не было ничего свирепого или воинственного.

— Давайте знакомиться. Петр Петрович Вершигора, — он произнес свою фамилию с ударением на «и» — Вершигора, хотя я всю жизнь думал, что он Вершигорб.

— Дайте я на вас погляжу. Ось вы какий!

Я показал, что у меня уже было написано. Он прочел:

— А вы не самолюбивый автор?

— Нет, что вы! Пожалуйста.

Слушая, он смотрел на меня своими немного маслянистыми карими глазами, не мигая, как-то уж чересчур пристально, изучающе, это было не совсем приятно, — позже я узнал, что он просто немного туговат на ухо.

Мы составили план. Распределили куски.

— Ну, добре, я пойду. Часика через два напишу.

Такие темпы для меня были в новинку.

Часа в два ночи — все это время мы работали каждый в своем номере, и он часто звонил: «Юрий Михайлович, это Петр Петрович…» — следовал какой-нибудь вопрос, — он позвонил, сказал, что кончил и укладывается спать. Я же работал часов до пяти утра.

Часов в девять я постучался к нему в номер. Петр Петрович уже сидел за столом и черкал, вписывал что-то в отпечатанные на машинке листы. Он успел, оказывается, написать страниц десять на машинке. Это было больше, чем я написал за предыдущие дни, и по качеству, честно говоря, хотя и поверхностнее, чем у меня, хорошо знавшего материал, но зато написано с несравненно большей легкостью и кое-где (например, описание машинного зала и насчет «голубого молока народной кормилицы Волги») даже с блеском.

Мы занялись «монтажом» совершенно разностильных и часто дублировавших друг друга кусков, и к половине дня статья на 16 стр., что было почти в два раза больше, чем требовалось, была готова.

Против окна у второго стола за машинкой сидела Антонина Семеновна, жена Петра Петровича, сухопарая женщина лет сорока, за уменьшающими стеклами очков — темно-синие, со стальным отливом буравчики глаз, и курила сигареты.

— Мама, вот это еще перестучи! — подавая лист, обращался к ней Петр Петрович.

Она отвечала в том же стиле. Например — когда я только появился:

— Борода, к тебе человек пришел, предложи ему хоть стул.

Позже я с любопытством наблюдал за отношениями этой своеобразной партизанской пары.

— А Женька-то, наш вылупок-то, все еще его величество изволит спать, — с грубоватой ласковостью оповещала Антонина (Ольга) Семеновна.

— Давай, давай, мама, работай, не отвлекайся!

Когда мы с Антониной Семеновной ближе узнали друг друга, то даже подружились. Во всяком случае, она не называла меня иначе, как «Юрочка», и проявляла тысячи знаков своеобразного эксцентрического внимания, от которого я не знал куда деться. Они при мне шутя переругивались матом, «инициатива», правда, всегда исходила от нее, и Петр Петрович даже как-то сказал ей…» Дальше в дневнике идут записи, уже излагавшиеся в пересказе, — как Петр Петрович пытался урезонивать свою склонную к излишним матюганиям супружницу.

Затем следует запись разговора, обычного во время «перекуров» при работе втроем. По какому-то поводу Петру Петровичу пришло воспоминание об одной из выходок своей непредсказуемой супруги.

История касалась на сей раз видного руководителя Союза писателей, соседа по квартире в Лаврушенском переулке в Москве, Н.М.Грибачева. Позже в официальных кругах этого многократного лауреата назовут «автоматчиком партии». Но, казалось, этот публицист и поэт существовал всегда — лысый, бритый, похожий на Фантомаса, хотя ему не было еще и пятидесяти. Грибачева знали и побаивались не только в московской литературной среде.

«… — А однажды, знаете, как она Грибачева, этого старого пер…на отдула?! — покуривая, П.П. рассказывал с особым воодушевлением. — Он живет над нами, в Лаврушенском, этажом выше… Нервный такой, знаете, издерганный, желчевик. Всю жизнь его неудачи преследовали, рвался в люди, а признания не было.

— А вам разве не нравится его публицистика? По-моему, он первоклассный публицист. Его репортажи из Америки, вроде «Кактусов в меду», и другие — это неплохо написано.

Петр Петрович сощурился, сказал без улыбки, как он умеет говорить смешное:

— Нашел себя. Человек он осторожный, знает, что на внутренние темы желчь опасна, пишет розовенькое, лакировочные стихи… А тут натура совпала с публицистической задачей, вот и успех! Так вот. У нас в шкафу всякая там посуда стояла. Дети бегают — сервизы звенят, работать ему, видите ли, мешают.

Однажды было заседание, посвященное чествованию литературного патриарха Федора Гладкова. Сидим мы в президиуме: я, тут А. Сурков (первый секретарь Союза писателей СССР), тот же Н. Грибачев и прочие. И вот он подает мне записку: «Петр Петрович, я придумал, как сделать, чтобы звона не было. Оберните сервизы ватой. Искренне Ваш Ник. Грибачев».