Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Дорогая моя Олюшенька, и твою открытку, от 27.V получил. Гистологическое исследование, конечно, нужно всегда в сомнительных случаях опухоли. Милая, держи себя в руках, — пока никаких оснований для неблагоприятных выводов нет. Я вспоминаю: ты как-то, — уже давно, — писала, что больно ушибла грудь?⁶⁷⁷ Правда? Я не могу отыскать в письмах, когда это было, но я помню хорошо. Было это? когда? Так вот, это затверденье, не следствие ли острого ушиба? Ты, конечно, понимаешь, как я взволнован, в какой тревоге… — но главное, что меня томит, это мое представление, не оставляющее меня ни на миг: что ты страдаешь душой, что ты, пылкая воображением, томишься мыслями, громоздишь ужасы… — ведь я по себе сужу, мы так похожи! Милка, детка, не надо этого: _в_с_е_ минет, увидишь, и ты будешь здоровенькая. Ты молодая, все преодолеешь, _в_с_е_ поправимо, если даже исследование обнаружит, что операция нужна. Ничто не потеряно, это же ведь наружное! Да может быть и нет ничего серьезного. Помни всегда, что с тобой, неотрывно, неизменно, твой Ваня, _в_е_р_н_ы_й, тобою сильный, тобой живущий. Мои недостатки ведомы тебе, ты их сочти за малые соринки, пылинки в нашем светлом _н_е_б_е… — ведь, [понятно], чисто и свято нас связывающее друг с другом. Это не случайность, не прихоть мимолетная. Ты свет внесла в мои сумерки, в неизбывную тоску мою, в мою — так мне начинало казаться — ненужность. Солнышко мое, ласточка, залетевшая счастливо в тусклое оконце моей кончавшейся жизни, защебетавшая сладко в моем сердце. Детка моя, Господь с тобой. Сейчас тихо у меня на душе, только чуть понывает сердце — о тебе… Если бы я жил близко! Ты увидала бы, как я всего себя отдал бы уходу за тобой. Я тебе читал бы, говорил тебе, всю твою жизнь наполнил бы, все закрыл бы _т_в_о_е, тревожное, тебя укрыл бы ото всего горестного. Ночи и дни проводил бы около моей Олюнки. Ты смотрела бы в мои глаза и видела бы, как тебя любит Ваня. О, как глубоко, как нежно, как чутко. Эти события все ломают, мы — лепет в буре, мы — золотинки света — в грозовом урагане. Но мы _ж_и_в_ы, мы — есть, мы есмы. Разделенные, или — _в_м_е_с_т_е. И будем вместе. 2-го VI я узнал о поездке Толена. Утром в четверг (3-го) я получил твой пакет, чудесное масло (ем, счастливый, что это от _т_е_б_я, хотя у меня всегда это есть), и три баночки Bisma-Rex. Немедленно, через 1/2 ч. я уже ехал к голландцу, чтобы передать ему для тебя: книгу с «Под горами» (там еще рассказы, которые ты, думаю, не читала), две коробочки pastilles-Vichy, «Душистый горошек», от Guerlain’a, давно-давно ждавший тебя (теперь нельзя у Guerlain ничего купить, не принеся флакона их фирмы!), 2 коробочки Cellucrine’a (это тебе очень нужно, как укрепляющее!), 2 дозы (на 6 месяцев — считая каждую достаточной на 3 месяца) antigrippal’я (как раз на днях заказал и — представь же! — получил

через 1/4 часа после твоего пакета, в тот же четверг 3-го VI, в Вознесенье! уже на ходу к этому Толену). Он остановился — для меня удобно, — совсем близко, в 20–25 минутах езды и хода (métro), в районе Madlaine и Opéra, в очень центральном месте, у какого-то mr. Holer (Тюлень у… холеры!). Ну, как водится, я не захватил его (это уже в 3-й раз за эти 2 года, он невидимка, этот дубовый тюлень!). Но дама в той же квартире (г-н Холера отправился en voyage![325]

), сказав сперва, что не знает, выехал ли голландец из Парижа или все еще здесь —?! — после некоторых моих пояснений — предупредительно заявила, что сегодня г-н Толен должен зайти сюда, и обещала вручить ему мой пакет, на котором я сделал надписание: A Mr. Tholen, avec la grand prière de vouloir bien remettre cet paquet a M-me O. Bredius-Subbotina. I. Chmeleff[326]. Письма и «merci» я ему не оставил: я три раза бывал у него и не заставал (за эти 2 года), благодарил за любезное исполнение поручений, подарил свою книгу… — правда, он все же осилил написать мне из Голландии, — открытку, кажется… — и не подумал ни разу показаться на глаза. Мог бы и заглянуть ко мне. Но он — голландец и потому — нечуткий. Западные люди _в_с_е_ меряют аршином пользы, и — приятности. Они могут быть очень любезны (натягивают маску), даже до «жертвочки», когда им это — «полезно» или «приятно». Помнится, этих западных очень зло заклеймил Достоевский в «Игроке»

⁶⁷⁸, — дал их паспорта… (уже не говорю о «Дневнике писателя»). Любопытно, что слепки «западных» у всех наших бо-льших

— совершенно тождественны! Нет ошибки: _П_р_а_в_д_а. И наш — гениальный — историко-со-циолог — 70-х годов! — Данилевский (не исторический романист!), в своей живой и по сей день книге «Россия и Европа», в главе «Почему нас не любит Европа» — дал глубокое объяснение _р_а_з_н_и_ц_ы_ между нами и — западными. Эта «разница» и эта «нелюбовь»⁶⁷⁹ — вот они и поныне, и каждый день дает нам много пищи для размышлений, — и много подтверждений. Но бросим этого тюленя, он не стоит чернил: слишком ходячее явление. Я просил ту даму известить меня, чем кончится моя миссия, она любезно обещала написать. Пока не получил известие. Думая, что Толен взял пакет и уехал. Не знаю… Да, еще я приложил два пасхалика: один — с российским орлом, другой, плохой лакировки, — с ландышками. Лучше не смог найти, — все повторение уже посланного тебе.