Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Дорогая моя Олюшенька, спасибо тебе, роднушка, за открытку, которую я получил в пятницу⁶⁹³, 20-го, — сегодня воскресенье. Открытка коротенькая, но в ней для меня — большое: ты так тихо-нежно говоришь мне — успокойся, будь тих… ты тревожилась, что твое письмо от 11-го меня огорчит… Нет, Оля, оно не огорчило меня, а я как-то онемел, горько изумился, что ты _т_а_к_ приняла, поняла мое письмо, где я тревожился о тебе, — а потому и горячо принял, — как ты скакнула в Гаагу, еще не оправившись после серьезной операции. Времена-то другие, ты, ведь, не в спальном вагоне ехала, не в покое, а — в риске на все. И тебя давили и мучили сопутники. Вот что вызвало во мне отчаяние. Тут же я писал тебе о твоей сказке, — так совпало, т. к. я не хотел тянуть, ты ждала ответа. Еще раз, сознательно, скажу: ты взяла трудную задачу — стилизация, — и неблагодарную, и, должен сказать, ты изумительно все же справилась, т. е. ты показала, _к_а_к_ берешь чувством, как владеешь словом и образом. Талант твой и тут бесспорен для меня, — и я говорю тебе не в утешение, язык бы не повернулся в _т_а_к_о_м_ лгать. И отлично это, что ты задала себе работу, это вырабатывает приемы, это и учит… Голубка, я же не раз писал тебе, как Флобер де-сять лет гонял Мопассана⁶⁹⁴, своего, кажется крестника или, как бы приемного сына…

⁶⁹⁵ — уверен, что его и «хорошие» работы — для другого, не для требовательнейшего Флобера и не для исключительного талантища Мопассана! — работы летели под «вычерк»-«крест» учителя. И вот, пришло время, и Мопассан принес ему «Пышку» — «По буйи»⁶⁹⁶ кажется, в оригинале. Флобер расцеловал «ученика» и сказал — «теперь _и_д_и, сам _т_ы_ — _м_о_ж_е_ш_ь». _Ч_т_о_ было — все это гонянье? Вы-учка, всяческая, вы-ра-ботка… и техники, и «зерна», и — гармонии содержащего и содержимого. Для меня такая твоя работа, получи я ее от неизвестного… — явилась бы верным показателем, что это писал одаренный, полный больших возможностей. И я сказал бы ему это, но не посоветовал бы печатать, хотя это безусловно куда выше многого печатаемого. Но это и не твой путь? — стилизация, — ибо ты вся — _с_в_о_я, ты вся правдива, ты — проста, — говорю о «простоте» в пушкинском смысле, — ты должна быть свободна… легко дышать в писаньи, тогда ты найдешь себя, как уже не раз доказывала это, — «Айюшка», историйка «наседки-Оли», — удивительная! я ее все и всю помню! до мелочей, до того заломчика в печурке, куда ты положила яичко — ку-рочка ты моя глупенькая! — когда пошла с бабушкой, что ли, в баньку в субботу… да, так вот — не твой это путь — стилизация — да и ничей он, ибо это всегда условность и как бы ремесло невысокого калибра, — почему я и не выношу гг. «стилизаторов», «поддельщиков»… — как бы выкрутасно-поэтично ни было изделие! — стилизация связывает душу, не дает воли, простора чувству, и, главное, мешает проявляться простоте и непосредственности… — а эти два необходимые свойства творящего — под «непосредственностью» я разумею, — главным образом, — искренность чувства. В стилизации ты можешь писать как бы и искренно, но это натуга, это не «легкое дыхание»…⁶⁹⁷

Ну, ты все понимаешь, что я хочу сказать. — Так вот, спасибо тебе за открытку. Она пришла как раз в тот день, когда я начал вплотную работать. Я окончательно выбрал — сначала закончить «Лето Господне». Пересилил свой «страх», как тяжела будет работа, душевно тяжела, — ведь такое горестное и остро-больное содержание должно быть этих последних очерков, — болезнь, кончина отца, похороны, поминки, — _и_т_о_г_ моего «Лета Господня». _Н_а_д_о_ же завершить, оставить русским читателям цельное произведение… — ведь эти мои две книги («Лето Господне» и «Богомолье») — я вовсе не обольщаюсь! — стали _с_в_о_и_м_и_ для многих-многих… — и все больше я узнаю об этом. Если Бог даст закончить «Лето Господне» — тогда только я вплотную перейду к «Путям». И знаешь, 19-го я начал… — а в душе-то да-вно томился, и там отстаивалось и как-то собиралось _в_с_е_… — и написал в тот день — 2 страницы, начерно. 20-го я почеркал, и начал снова… написал всего 7 страниц, с прежними-то двумя, исправленными, и уже «начисто» работал… вчера я продолжал начисто… — так легко выливалось! — написал 7 страниц, и в конце 14-ой поставил дату… и закончил рассказ — называется «Святая радость». Сперва-то я озаглавил — «Серебряный сундучок»… и в конце увидал, что до «сундучка»-то ох, как далеко… «Серебряный сундучок»⁶⁹⁸ — это — ковчежец с мощами Целителя Пантелеймона. Столько оказалось матерьялу, что еще до «сундучка» будет рассказ⁶⁹⁹ — заглавия еще не знаю… — будет — обливание холодной водой в банях… — лечение!? — и вот «Святая радость»-то и заканчивается, как мы трое, отец, Горкин и я — подъехали к баням… в конце мая, чудесный день, все для отца — новое… — как бы выздоровление!.. — это от нервного подъема, конечно, только… — все обосновано и — про-сто! Я чувствую, что не изменю ничего. Столько откуда-то вывалилось… — и столько _д_е_т_с_к_о_г_о! Думаю, что ты осталась бы довольна. Огромный — для размеров очерков «Лета Господня» — получился рассказ, обычно эти «главки» занимали самое большее — 10–12 таких страниц. Вижу, что, помимо пугливого хотенья-воли моих, приходится давать болезнь отца очень медленно разворачивающейся, как это и было… — опасения, надежды, опасения, улучшение, ухудшение… — и все _н_у_ж_н_о… — ибо во всем этом проявляются души окружающих… и нарастает-грозится неизбежное… — и отец так хочет жить. Конечно, я не могу же помнить всего, мне тогда, это был 84 год, — было около 7 лет

⁷⁰⁰. Знаешь, в этом рассказе я дал, как отец, почувствовав «подъем» — веру, что выздоровеет, — когда уводили со двора разбившую его «Стальную»⁷⁰¹, — рассказ «Радуница»! есть у тебя? — обещается сейчас же… пе-шком к Преподобному, как «вы ходили»… не на «Кавказке»… вспоминает «землянику», как мазал мне щечки…⁷⁰²

пешком! «как божий[337] народ идет»… — вот тут картина — как он велит собирать его — едет в бани — обливаться… хочет надеть все новое… — в Заутреню в чем был! — сбрасывает надоевший за 3 недели халат… и его головокружения прошли, вдруг… — нервный-то подъем! — и все рады, а «главный участник» что разделывает… вот это нарастание радости у всех и дано… — и дотого, что радуются, будто, и все вещи… — тут дана песенка Гришки, когда он начищает штиблеты отцу, как щетка сапожная поет… — «дъ-я-чесу-чесу-чесу… еще шкалик поднесу…» — навязавшаяся на язычок мальчишке, язык сам выплясывает… масса мелочей, но все они как-то _с_а_м_и_ влились… — словом, легко писалось. Теперь я, так сказать, на ходу… пишу с передышками, — все, будто, готово, _е_с_т_ь. Эта все и всех озарившая радость — надежда… и оттого резче будет — реакция! Но как это выйдет — не знаю, лишь _ч_у_ю… Так продуктивно да-вно не писалось… — «скипело», стало быть. Ждало долго… — дождалось. Так, когда-то, я писал «Человека из ресторана»… — я его дал, кажется, за 2–3 месяца! Вылился… — это было в 910 г., в день смерти Толстого, в ноябре, вечером⁷⁰³, когда узнал я о кончине, я кончал переписку романа… и в тот же вечер, — была ночь, около 12 ч. поставил последнюю точку.