Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Ирина… Бог с ней. Сравнивать ее — с Тобой! Смешно. Она так несложна, так обыденна, так — простое. Дилетантка, — в ней ни искры святого дара. Так, способная, — вся в житейском. Суди по ее выбору — выбрала пустышку. Но, в моей опустошенности, до тебя, — даже и она казалась чем-то. Я никогда, ни взглядом, ни словом ничего не выдавал ей. Не было ничего. Личико, очень уж детское, — да, чистое оно, что-то очень наивное — и все. Но ведь это же смешно, ей только было, до брака, 25 л. — 26. На 38 л. разницы! Правда, Менделеев к 70 г. женился на 18 л.

⁹⁴, бывало, как исключение. Но со мной, при моих исканиях — не могло быть такого, и не с ней же. Должно было случиться _ч_у_д_о, должна была явиться, — и так сложно! — _д_а_р_о_м, одарением… — я недостоин, знаю. Только _т_ы, _т_а_к_а_я, могла быть _ч_у_д_о_м. Мне страшно, я — недостоин. М. б. это — испытание, последняя казнь мне, из казней казнь… — будет отнято? М. б. я только этого достоин? Что же… — пусть, конец страданию, отплата… но за что же?! Или я так преступен? Не мне судить. При жизни Оли — она нам нравилась обоим. Сиротливым, будто возможная такая, несбывшаяся — дочь-девочка? Зачем я ее тут-то упомянул? Сперва — потому что 10-го, после моего темного Ангела — принесла она мне цветы — и не застала? Странно так: 11 мес. я не видел ее. Видишь, _ч_т_о_

она мне. И рассказывая о себе, я и об этом рассказал. Тогда я чувствовал, что после твоего письма — я снова в темноте, тобой оставлен. Вспомнилось больное, как мы потеряли ребенка, так и не родившегося к жизни. Почему — «горящей изнутри»? Мой восторг? Нет. Это лишь привычное писателю определение, из опыта, — м. б. совсем неверное. Бледность лица — «внутреннее горенье»? По себе сужу. Должно быть я б[ываю] ч[асто] бледнолик. Чем сильней волнение, тем я бледней. Свежесть твоего лица — поверишь? — это же такая радость! жизнь живая, твоя. Это редкая прелесть в женщине! Это же я у Дари хотел увидеть! — У тебя, — увижу ли? Ты приняла мои слова — обидой? Мой восторг, — я его еще не умел, не успел высказать, я его в себе таил, как незаслуженное, как одарение — и ты вменила мне — во что же?! У меня и в мысли не было, — почему ты это об Ирине приняла, как восхищение? Я _т_в_о_е_ _г_о_р_е_н_ь_е_ могу ли с чем сравнивать?! Ведь ты — вся ты — святой огонь, палящий… — и не сжигающий. Твой огонь, душевный, пыланье сердца, — _т_в_о_е, Оля! — это — Свет, это Неопалимое-Святое… и это… прости мне — страстное-чудесное… — я знаю, я предполагать могу, мечтать, таить — и в тайне любоваться, только. Оля, неизреченная, огненное сердце..! Мое сердце Бальмонт называл — «горящим». Написал о моем творчестве статью — «Горящее сердце»

⁹⁵. Вот, у тебя — _т_а_к_о_е. Такие — редки. Их — почти нет. Не знаю. Не знал, до встречи. Чистота и свежесть твоего лица — твоя природа. Я ее чувствовал в Дари. Оля покойная не знала никакой косметики. У нее лицо было свежее, потом — от горя — стало блекнуть. Я забывал ее. Ей это было горько. Только раз, шутя… видя, как я забываю ее, весь в своем, в писании, купила она краску… — ей было это и больно, и… как бы шутка в ее боли. Мне было очень больно, за _в_с_е. Так жалко всего — утраченного. Так ее мне было жалко. Ты вспомни, у Лескова, в «Соборянах» его чудесных, — (не совершенных в целом — не надо было «смешное» вводить! — но гениальных по некоторым страницам) — «голубицу чистую» Туберозова, как она _з_в_а_л_а_ его… бумажкой на ниточке… тянула к себе⁹⁶

, — он забывал ее… — о, какая скромность, ясность, святость! Лучшего нет во всей литературе, такого сокровенного, такой чудесной ласковости, женской-детской тайны! Оля оплакивала _у_х_о_д_я_щ_е_е… не для себя все это, — для меня. Видела она, как одиноко мне, только все — в воображении. Но в ней еще не угасла — женщина, любимая… М. б. она томилась, что я, в воображении, в кипении, — ухожу — в другое? к другой? ищу — другим? Не знаю. Она не говорила, никогда. Но она знала, что я — могу увлечься. Она мне верила. Я — правда, не изменял ей, ни-когда! Но было мне больно, что «срывался»… — лишь в любовный флирт, — изменял в половину, никогда весь. Т. е. я не прелюбодействовал. Не переступал, физически. Мучил, да… невольно, но ее образ меня держал. Этим оскорблялись, бросали мне безумные обвинения — в обмане, — я не переступил. Не было _з_а_х_в_а_т_а, значит. Да, «вожделел» — и это уже измена, но не отдавал себя, не осквернил ее. Но для нее и «мысли» — были страшной болью.

Оля, поверь мне. Твои работы в живописи, твоя тоска по ней, — светом стали мне. Святым. Такое счастье! так тебя влило в сердце! Моя дружка, мой товарищ! Я не ошибся. Я тебя себе открыл, не тебе. Ты уже знала, только ты так скромна, укромна. Письма твои открыли мне тебя, твой дар, неоценимый. Твое душевное богатство — редкое. Ты — само искусство. Эта радость так мне светит, Оля!