Переплёт

Он таращится на меня. Кожа под его глазами такая темная, будто ему наставили фингалов. Наконец он спрашивает:

— Но почему?

Я пожимаю плечами.

— Ты женишься? — Его голос срывается, и он откашливается. — Я не знал.

— А почему ты должен знать? — Я выдергиваю из занавески торчащую серебряную нить.

— Мне очень жаль.

— Что?

— Ничего. — Он качает головой и отворачивается, чтобы я не видел его лицо. А когда поворачивается снова, в его глазах слезы. Отвожу взгляд и выдергиваю из занавески еще одну нить; вышитая ткань морщится.

— Зачем ты пришел, Фармер? Мне некогда. — Он не отвечает. — Что-то не так с книгой Нелл?

— Нет. То есть не совсем. Жаль, что ты не прочел мое письмо. Даже не знаю. — Он корчит гримасу.

— Там было что-то важное? В письме?

— Да. — Он вытягивает руку, словно видит что-то, чего не вижу я. Я останавливаюсь на полпути к выходу. Руки у него сильные, мускулистые, с толстыми пальцами; такими руками ножи точить да строить стены. — Я должен тебе кое-что сказать.

— Говори. — Я достаю карманные часы, открываю крышку и проверяю время.

— Когда я был учеником на болотах — еще до того, как стал работать в переплетной де Хэвиленда… — Его голос вдруг начинает звучать странно, словно издалека, неразличимо, будто кто-то зовет меня из-под воды. Но это длится всего секунду; вскоре я снова явственно его слышу. Он молчит и смотрит на меня. — Тебя переплели. Я видел твою книгу.

— Это абсурд.

— Нет. Я говорю правду. Послушай…

Я пытаюсь сунуть часы в карман, но руки не слушаются. Я чуть не роняю часы.

— Ты лжешь. Зачем тебе это? Что за игру ты затеял?

Он делает шаг мне навстречу. Его губы шевелятся, но комната темнеет, вспыхивает и плывет перед глазами. Мерцают серебряные нити на серо-голубых занавесках. Мое дыхание звенит в ушах. Пол уплывает из-под ног, как зыбучие пески. Я успеваю схватиться за спинку стула, но качка не утихает. Как будто бы я пьян.

— Люциан? — Он дотрагивается до моего запястья.

— Убери руки! — отдергиваюсь я.

Он делает глубокий вдох.

— Нет, — произносит он, словно отвечая на чей-то вопрос. — Ты не слышал ни слова из того, что я сказал, верно? И не смог бы прочитать письмо, даже если бы захотел. Проклятье. Я должен был догадаться.

— Ни слова из чего? — Он начинает говорить, но я обрываю его на полуслове. — Убирайся.

— Что?

— Убирайся. Сейчас же. Иначе я вызову слуг, чтобы вышвырнули тебя вон.

— Но… ты же понимаешь, правда? Где-то лежит книга с твоими воспоминаниями. Я не могу рассказать тебе о том, что ты забыл, но ты должен мне верить.

— С какой стати? Это возмутительно. Наглая ложь!

— Зачем мне тебе лгать? — Он замолкает. В трубе воет ветер и шуршит бумагами на столе. В нос ударяет острый запах пепла и тут же ускользает.

— Не знаю, — отвечаю я. — Ты так и не ответил, зачем пришел. Хочешь меня шантажировать?

Он смотрит на меня округлившимися глазами и наконец произносит:

— Нет. — Делает резкий выдох. — Я решил… даже не знаю, зачем я пришел.

— Лучше уходи.

Он оглядывается с таким видом, будто что-то потерял, и наконец говорит:

— Что ж, тогда прощай.

— Доброго вечера, Фармер.

У выхода он останавливается и оборачивается.

— Ты ее любишь?

— Что?

— Девушку, на которой собираешься жениться.

Я моргаю. В комнате уже совсем темно; в окно проникают остатки голубоватого света. Фигура Фармера сливается с тенью. Его лицо тоже кажется сплошь состоящим из теней: череп, обтянутый кожей.

Тянусь к колокольчику. Шнур такой холодный, что кажется влажным.

— Еще один бестактный вопрос, и ты пожалеешь, — говорю я.

— Что?

— Не знаю, почему ты возомнил, что можешь приходить и угрожать мне…

— Я не угрожал… это неправда.

— …но ты сильно рискуешь. Если отец узнает…

Я не договариваю. В этом нет необходимости; он таращится на меня, и даже в сгущающемся мраке я вижу, что его глаза расширились от ужаса.

Звоню в колокольчик. В глубине дома дребезжит звонок; затем наступает тишина. Фармер кланяется.

— Я ухожу, — говорит он, — не нужно никого звать, чтобы вышвырнуть меня. — Он напряженно машет мне рукой и шагает за порог. — Прости меня, Люциан, — не оборачиваясь, произносит он.

— Если впредь ты станешь досаждать мне или моей семье… — кричу я ему вслед.

Фармер замедляет шаг, и, кажется, я слышу, как он смеется. Шаги надолго затихают, и я уже думаю, что он ушел. Но потом шаги слышатся снова — он идет к парадной двери.

— Поздравляю с женитьбой, — произносит он перед уходом: тихо, но так, чтобы я услышал.

Лилии заполонили коридор. Охапки лилий свисают со стен; букеты стоят на всех столах и столиках. Куда ни глянь, повсюду ворохи жестких зеленых листьев и белых восковых цветов. Они разевают свои звездчатые рты. Осыпается пыльца. Несколько крупинок падают на мою рубашку. Я пытаюсь смахнуть их, и на белоснежном полотне остается широкая темно-желтая полоса.

Слышу шепот и шорох за спиной — звук толпы из двухсот человек, пытающихся не производить шума. Когда толпа разом поворачивается, чтобы взглянуть на меня, хрустит сотня накрахмаленных манишек; скрипят сто корсетов из китового уса.