Переплёт

Но внутри так же холодно, как на улице, и даже холоднее. Ледяной воздух царапает горло. Лишь тогда до меня доходит, что в доме никого нет. Воздух спертый и неподвижный; под дверь нанесло сухой травы. Одеревенело переставляя ноги, я следую за Фармером. Мы заходим в длинную комнату, уставленную верстаками, полками и странными механизмами. На столах разбросаны ножи и иглы.

— Дай мне ключ, и спустимся в подвал. — Он оглядывается на меня. — С тобой все в порядке?

— Просто замерз.

— Так разведи печь. Спички на полке. Ладно, я сам. Садись. — Он кладет дрова в печь.

— У тебя есть бренди?

— Пьяница. — Он выпрямляется, смотрит на меня, и улыбка стирается с его лица. — Сейчас поищу.

Я киваю. Мысли вяло ворочаются в голове, как каша. Выдвигаю табурет из-под стола и сажусь. Наконец тепло от очага раскидывает по комнате свои тонкие щупальца и дотягивается до моих ног. Облокотившись о стол, я снимаю перчатки.

— Держи.

Я и не заметил, что Фармер выходил из комнаты. Но он вернулся и протягивает мне стакан. Резкий запах меда и лаванды заставляет меня закашляться.

— Медовуха, — говорит он. — Бренди не осталось. Все выпил де Хэвиленд. — Он поднимает стакан и молчаливо салютует мне.

Медовуха оказывается вкусной и чем-то напоминает микстуру. Я согреваюсь и чувствую прилив сил. Напиток совсем не похож на дорогой отцовский бренди, который я пью, лишь чтобы напиться. Жар и сладость скапливаются на языке. Я словно глотнул солнечного света.

— Полегчало?

— Да. Спасибо.

Сняв пальто, Фармер бросает его на стол и становится у печки, прислонившись спиной к стене. Он смотрит на меня, а я — на него. Он улыбается. Опускает голову, чтобы я не заметил, но сомнений быть не может — он улыбается.

— Что?

— Ничего.

— Почему ты улыбаешься?

Он поднимает плечо.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Ты смеешься надо мной?

Он наклоняется и отпивает большой глоток медовухи.

— Не над тобой.

Фармер переводит взгляд на печь. Он оставил открытой заслонку, и огонь отбрасывает на пол красные блики. Языки пламени развеваются, как атласные ленты.

Выдвигаю табурет и сажусь. Теперь, когда я согрелся, я смотрю по сторонам и вижу, что комната очень похожа на мастерскую Эсперанда — муляжи книг, коробки, отрезы ткани. Или на нашу кухню: кастрюли и формы для пирогов, висящие на стенах; стол, оттертый почти до серебристого блеска. Здесь нет ни одной дорогой вещи, но именно поэтому эта комната прекрасна. Здесь нет ничего лишнего; даже разрисованные изразцы на печи там, где и должны быть. Пытаюсь рассмотреть, что на них нарисовано: узор из листьев и зверей. Свет лампы играет на лице Фармера, бросая золотые блики на его ресницы. На его верхней губе маленький шрам.

Он вытягивает руки над самой горячей частью печи и растопыривает пальцы. Затем опускает ладони, почти касаясь металла. Мои ладони начинает покалывать. Он отводит руки, ловит мой взгляд и смеется.

— Ладно. — Фармер допивает остатки медовухи. — Готов?

— К чему?

— К встрече со своей книгой, к чему же еще. Ключ у тебя?

— Да. — Я выуживаю ключ из кармана. Тот падает на пол.

Фармер наклоняется и нащупывает его. Его движения неуклюжи, но он не боится. Подняв ключ, он смотрит на меня, словно ждет чего-то еще.

— Хорошо. Пойдем. — Он подходит, словно хочет помочь мне подняться на ноги. Но я предостерегающе смотрю на него, и он, пожав плечами, отворачивается.

Затем берет лампу, отпирает дверь в конце комнаты и заходит внутрь. За дверью пахнет, как в склепе, но воздух здесь мягкий, почти теплый. Я не вижу стен, но представляю, что те поросли плесенью и пушистым мхом. Торопливо спускаюсь вслед за ним, чтобы не идти по ступеням в темноте.

Внизу царит страшный беспорядок. Вдоль стен громоздятся коробки. Повсюду разбросаны незнакомые инструменты.

Фармер ставит лампу, смотрит на меня и напряженно кивает.

— Готов?

— Я уже сказал, что готов.

Он раскраснелся. Кровь, прилившая к лицу, в свете лампы проступает на щеках алыми пятнами. На висках поблескивает пот. Он вставляет ключ в замок. Я хватаюсь за край стола. Пульс дергается, как струна.

Щелкает замок, и стена открывается, как дверь на потайных петлях. За стеной — темная комната с пустыми полками вдоль стен. Фармер вздрагивает. Медленно потянувшись, он кладет ключ на стол, но промахивается, и ключ падает на пол. Лязгу металла о каменный пол вторит краткое эхо из тьмы, словно у тайной комнаты есть собственный голос.

Комната пуста.

Я поворачиваюсь и иду наверх. Фармер зовет меня по имени, но я не оглядываюсь. Тьма цепляется за щиколотки; я увязаю в ней, как в трясине.

Позади на лестнице слышатся шаги. Фармер останавливается наверху, в дверном проеме. Тишина длится бесконечно.

— Проклятье, проклятье, проклятье! — запыхавшись, произносит он и ударяет кулаком о стену.

Я беру перчатки. От холода те взмокли, словно кожу только что сняли с туши. Рядом с перчатками лежит нож. Длинный, с мое предплечье, со скошенным лезвием. Отблески пламени пляшут на острие.

Я надеваю перчатки и переплетаю пальцы, чтобы швы на костяшках натянулись. Беру шляпу. Наконец поворачиваюсь и смотрю на него.