Переправа

Солдаты толпились вокруг них, испуганные, недоумевающие. Никто не понимал, как Зиберов очутился за рулем. Потом, спустя минуты, кто-то вытащил Зиберова из машины. И крик Павлова:

— Это он виноват! Он! Руль у меня отобрал и газанул!

И мгновенный взрыв ярости… Если бы не Зуев и Михеенко, Зиберову пришлось бы плохо.

А Малахов стоял с Акопяном на руках и смотрел на своих солдат. Вот тогда и сдавила его сердце беспощадная обида на себя и на них.

Дименков был в ротной канцелярии. Здесь же ждал Малахова и Зуев.

— На восемнадцать ноль-ноль соберем личный состав роты, — сказал Дименков, — хватит миндальничать с нарушителями. Сержант, оповестить командиров отделений и офицерский состав.

— Есть, товарищ капитан. Товарищ лейтенант, там вас ждут…

— Я сейчас, — сказал Малахов капитану и вышел вместе с Зуевым в коридор. За дверьми Ленинской комнаты стоял крик.

— Что за базар? — спросил Малахов.

— Товарищ лейтенант, — Зуев замялся, и Малахов насторожился: кого-кого, а сержанта мямлей не назовешь. — Товарищ лейтенант, вы… у машины сказали ребятам: «Это на вашей совести»…

— Я? — удивился Малахов. Он совершенно не помнил, когда и кому говорил эти слова, но был готов повторить их снова.

— Большинство не понимает… Говорят, виноват Зиберов, а не мы, — Зуев хмурился и запинался. Было видно, что и ему вся эта история непросто досталась.

— Понял, — сказал Малахов, — пошли, сержант. Поговорим, наконец, как взрослые люди.

Он рванул дверь и прошел через разноголосицу на середину комнаты. Солдаты смолкли и привычно сели за столы.

— Обиделись? — с ходу спросил Малахов. — Не понимаете? Могу повторить: то, что сегодня случилось, на вашей совести! На вашей, Белосельский. На вашей, Лозовский. На вашей, Михеенко, — он перечислил по фамилиям весь взвод, чтобы ни у кого не осталось иллюзий на свой счет.

Малахов говорил жестко, и солдаты не узнавали своего лейтенанта. Они понимали, что он на взводе, но принять его слова, значит, признать и обвинение. А они не хотели быть виноватыми и возмутились:

— При чем здесь мы, товарищ лейтенант?! Это Юрка — псих!

— Юрке всегда чтоб только по его было!

— Молчать! — гневно сказал Малахов. — Стыдно слушать!

Крики стихли. От неожиданности.

— Вспомните комсомольское собрание. Вспомнили? Искалеченный Акопян — вот ему цена. Он чудом остался жив, а могло случиться, что на вашей совести была бы человеческая жизнь… На совести тех, кто на собрании спал, потому что им было неинтересно. На совести тех, кто не хотел портить отношений… И тех, кто считает своим долгом покрывать разгильдяя, раз он свой брат-солдат.

Малахов помолчал, глядя на стенд с текстом присяги. Многие невольно обернулись и тоже взглянули на стенд.

— А что в результате? — спросил Малахов в полной тишине. — Один ваш брат-солдат сидит на гауптвахте, и неизвестно, что с ним дальше будет. А второй брат-солдат лежит в госпитале… А вам что, вы сейчас обедать пойдете.

Он сел и прикрыл лоб рукой.

Солдаты еле слышно перешептывались, кашляли, скрипели стульями. Малахов и не глядя видел всех, почти угадывая, о чем они сейчас думают. Слева послышался сухой кашель — это Павлов. Он все еще не пришел в себя. В прозрачных глазах страдание. Это тот Павлов и уже не тот… Что-то же изменилось в нем за последнее время, если он решился встать на сторону сержанта против своего недавнего повелителя? А в правом углу возле окна беспокойно поскрипывает стулом Иван Белосельский. Этот зациклен на себе и все еще верит, что можно два года прослужить в армии, как в театре — зрителем. Или уже не верит? Что-то он сегодня, против обыкновения, беспокоен… Или Степа Михеенко. Этот всегда рядом с Белосельским и Лозовским. Тянется к ним умная Степина душа, тянется к городским людям, которые знают и видели больше него. Но сам в городе жить не станет. Ему нужен простор на все четыре стороны и живая земля в руках. А возле двери крутится на стуле Мишка. Он сегодня дневальный и через несколько минут ему заступать на пост возле тумбочки. Что же они молчат? Неужели мимо?

Малахов опустил руку и взглянул на солдат. Степа Михеенко тут же встал, одернул курточку, расправил под ремнем складки.

— Товарищ лейтенант, а чому вы сказали, что неизвестно, як с тем Юркою дальше будет? Отсидит пять суток, та выйдет.

— А если Акопян инвалидом останется? Не пятью сутками — дисбатом запахнет. Вот к чему ваша молчанка привела. Поймите, наконец, одно дело, когда офицер пытается объяснить, и совсем другое, когда свои же товарищи. Пора переправляться с детского берега на взрослый… Хватит играть в песочек.

— Недопоняли, товарищ лейтенант, — сокрушенно сказал Михеенко и сел.

Солдаты поддержали Степу одобрительными возгласами. Малахов почувствовал перелом в настроении и встал.

— С этого дня все. Недопонял, недослышал — не принимаю в расчет. Вас народ призвал защищать Родину — так защищайте же ее, как положено солдатам!

— Товарищ лейтенант, разрешите? — спросил Белосельский.

Малахов кивнул, внутренне ликуя, — вот оно! Первый раз Белосельский сам попросил слово на собрании. Значит, тронулся лед, тронулся!