Перерыв на жизнь

стараясь не подходить к ней, чтобы не прочитала она в его глазах, не узнала, что делал он этой ночью с тем уродом. Гера

уходит от нее, чтобы смыть с себя запах крови, которым весь как будто пропитался.

— Это такие у тебя «дела», да?! Мозги из кого-то вышибать?! — срывая горло, кричит вслед.

Чего угодно ждала. Что успокоить попытается или, может быть, наорет, но точно не того, что равнодушно повернется к ней

спиной. Не вот так — спиной!

Лучше бы орал, только не такое убийственно холодное безразличие…

Гергердт срывает с себя одежду и встает под горячую воду, не чувствуя температуры.

Последние несколько часов его пожирал страх за Раду. Не представляет, что бы с ней стало, узнай она своего насильника.

Ужасно и разрушительно было осознание, что по его вине у нее случился очередной флешбэк. По его вине она снова

посмотрела в лицо своему страху! По его вине у нее снова пустые и бездумные глаза! Но не узнала она, слава богу, не

поняла, что произошло… Пусть лучше его считает конченным подонком, только не вспоминает того урода. Она не должна

была его видеть. Не должна! Но по закону подлости или мистическому совпадению случилось то, что случилось. Виновники

несостыковки, которая привела к такому исходу, уже наказаны. В ушах до сих пор звучат слова того ублюдка. Гера теперь

знает подробности, которых Рада не помнит. И упаси ее боже, или кто-нибудь еще, чтобы она вспомнила! Он теперь знает:

они думали, что она умерла. Они выбросили ее на окраине города — умирать!

Отяжелевшими руками Артём умывает лицо. Веки горят, в глазах будто песок насыпан. Мозг вот-вот взорвется и оплывет по

стенкам черепной коробки. Гера упирается ладонями в холодную стену, без движения, без лишнего вздоха переживая свой

личный апокалипсис. Армагеддон внутри. Шторм по самой высшей шкале. И никак ему пока не удается выбраться из ловушки,

в которую сам себя загнал. Подходил к ней ближе, поначалу испытывая лишь извращенное желание увидеть кровь на своих

руках, а сегодня зашел внутрь и лязгнул замками, упиваясь уродливой красотой состоявшейся мести и силой своей ярости.

Дошел до пика. Угодил себе по полной. Теперь нутро рвет на куски. От слов, что услышал от насильника, от всей грязи, что

протащил через себя, узнав об этих подробностях.

Что бы ни делал, какие неблаговидные и страшные поступки ни совершал в прошлом, никогда он не пропускал это через себя,

никогда не поддавался жарким чувствам. Никого и ничего не пускал в свое сердце — резал воздух на расстоянии вытянутой

руки, упрямо и цинично храня свои истины. Ничем не дорожил, ничему не придавал значения. Избавлялся от всего так же

легко, как приобретал, не считая своих потерь. Не грустил — до боли, не радовался — до восторга. Не кричал в голос, хотя

всегда знал, что задушенный внутри крик все равно когда-нибудь найдет выход. Сейчас переполнен. Забит по самую глотку.

Еле втягивает в себя воздух, потому и скрывается в ванной на первом этаже, чтобы уйти от всего. Запирается в четырех

стенах, судорожно желая на какое-то время оглохнуть и ослепнуть — не видеть Ее глаз, из которых вот-вот польются слезы,

не слышать срывающегося, полного отчаяния голоса. У него нет сил, чтобы ее успокоить. А найдутся ли? Найдутся ли силы?

Их нет, чтобы помыться. Устал. Смертельно устал.

Неожиданно внутренний жар сменяется ледяным ознобом, Гергердт вырывается из тревожного бреда и, словно

освободившись от невидимых пут, начинает жадно дышать, заодно сглатывая воду. Его охватывает зловещее спокойствие,

лихорадочные мысли отпускают, и сердце, до этого тяжело колотящееся в груди, пропускает удары, бьется ровнее,

ровнее…

На миг чудится, что все это не с ним происходит. Удивительно, как только смог поддаться такой слабости. И все эти мысли не

ему принадлежат — кому-то чужому из другого мира. Артём Гергердт не может так думать и так чувствовать. Ему нельзя.

Все чужое — мысли, чувства. И женщина, с недавнего времени поселившаяся в его в квартире, — тоже чужая. Ее здесь

быть не должно.

Вытянуть бы себя из этой воронки, вернуться к своей неинтересной, враждебной жизни, да не знает он такого средства.

Алкоголь? Сигареты? Другая баба?

Эти странные ощущения захватывают его в плен лишь на несколько секунд, а точно вечность проходит, прежде чем Гергердт

находит в себе силы оттолкнуться от стены и выйти из душа. А выходит словно в другой мир. Где двигаться тяжелее и думать

невозможно, где сам себя ловит на неуверенных движениях — уже натянув джинсы на мокрое тело, хватает полотенце,

чтобы обтереться. И отбрасывает его, конечно же, в том же легком ступоре выходя из ванной и возвращаясь туда, где

некоторое время назад оставил Раду.

— Оху… — сдерживает чуть не сорвавшийся с языка мат, отклоняясь от летящей в голову тарелки, — а вечер обещает быть

томным. Не знал, что ты такая темпераментная. И меткая. — Обходит гору битого стекла.

Интересно, в шкафу осталась хоть одна целая тарелка?

— Ты его чуть не убил! При мне! Или убил? — орет Рада. — Хоть бы дождался, пока я уйду! А потом бы делал свои «дела»!