Пересменок. Повесть о советскком детстве

Однако броневик я собрать не успел, так как вскоре выздоровел. А кран долго потом стоял на подоконнике как памятник моим конструкторским талантам. Иногда от нечего делать я цеплял чалками ситечко для заварочного чайника и с помощью лебедки опускал ловушку на дно аквариума, потом терпеливо ждал, когда какая-нибудь рыбка из любопытства заплывет в ситечко. Тогда я бешено крутил ручку подъемника, чтобы вытянуть добычу наверх, как дон Педро в стальной сетке вытащил из глубины Ихтиандра, потерявшего бдительность из-за любви к Гуттиэре. Однажды таким образом мне удалось выудить калихтового сомика. Отругав за доверчивость, я отпустил его назад в воду. Потом брат Сашка научился пользоваться отверткой — и кран постепенно исчез, как не было. Этот малолетний вредитель, открутив втихаря очередную деталь, относил ее в детский сад или брал с собой на улицу — похвастаться... В результате осталась коробка с десятком шайб, гаек и винтов.

17. Сумасшедший дом

Сначала мы с Лидой по оплошности зашли не в «Детский мир», а на станцию метро «Дзержинская»: входы рядом, а стеклянные двери похожи. Такую же ошибку совершила немолодая загорелая колхозница в черном плюшевом жакете, на плече у нее висели две хозяйственные сумки, ручки которых были связаны веревкой.

— Ой, — растерялась тетка и обратилась к нам: — А где ж тут, люди добрые, «Детский мир»?

Лиде, как коренной москвичке, стало неловко за свое ротозейство, и она, сделав вид, будто мы выходим из метро, ответила снисходительно:

— Следуйте, гражданка, за нами, мы как раз туда направляемся!

Наконец мы оказались в «Детском мире». Покупателей — толпы, не меньше, чем на первомайской демонстрации. Меня сразу же чуть не сбила с ног тучная мамаша, тащившая за руку такого же толстого сынка, а тот орал детским басом:

— Моро-о-о-о-женого хочу-у-у-у!

— Потерпи!

— Газировки хочу!

— Отстань!

Когда я вырасту, женюсь на Шуре Казаковой и обзаведусь детьми, то буду покупать потомству пломбир и лимонад по первому же требованию. Родители обязаны удовлетворять растущие потребности детей, вместо этого жестокие «предки» постоянно мучают нас жаждой и награждают мороженым, будто собачек, танцующих на задних лапах в уголке дедушки Дурова. И это у них называется воспитанием!

— Хорошо, что теперь начало месяца, — радостно воскликнула Лида. — Мало народу! Почти никого! Через две недели тут будет настоящий сумасшедший дом!

Мало народу? Ничего себе мало! В центральном зале, окаймленном высокими колоннами, бродили стада мамаш и папаш, они еле удерживали возле себя ошалевших от впечатлений детей. Несколько безутешных бабушек, подслеповато озираясь, протяжно звали своих внучат, потерявшихся, как в лесу. По радио строгий женский голос призывал какого-то «Володю Додина семи лет немедленно пройти в центр зала, к карусели, где его ожидает дедушка Вениамин Захарович».

— Чего ухмыляешься? — нахмурилась Лида. — Забыл, как сам под сцену спрятался, а мы чуть с ума не сошли?

Как можно забыть детство! Во время новогоднего утренника в клубе нашего завода, пока мелюзга водила хоровод вокруг елки под руководством дяди Коли Черугина, переодевшегося Дедом Морозом, мы с Мишкой обратили внимание, что маленькая дверца, сбоку от ступенек, ведущих на сцену, приоткрыта, хотя обычно она заперта на шпингалет. Заметили, юркнули под сцену — и не пожалели. Сами посудите: каждый сто раз видел русский народный танец или лезгинку в исполнении звезд маргариновой самодеятельности. Совсем другое дело — слушать танец, затаившись в темноте, под прогибающимися досками, когда по ним носятся джигиты или лупят «ковырялочку» пастушки. Но главное, главное — под сценой были сложены припасы для новогоднего вечера взрослых, который планировался после утренника. Там спрятали бутылки, толстые батоны колбасы и головки сыра, удалось нам нащупать в темноте и кондитерские изделия. На шоколадные «Трюфеля» я потом полгода смотреть не мог, а Мишка до рвоты объелся яблочной пастилой, на чем, собственно, нас и разоблачили...

...Из секции, где продавались куклы, слышался беспрерывный пискливый рев: «Уа-уа-уа-уа...» Покупатели пробовали облюбованных «Маш» и «Даш» на голос. Откуда-то сверху доносилось медное квохтанье горна: «Бери ложку, бери хлеб и садись за обед!» Я сразу вспомнил наш лагерь «Дружбу». Вчера, когда мы после обеда ехали из Вострякова в Москву, Ленька Лемешев, побывавший в прошлом году в «Артеке», объявил, что там теперь в конце смены все расписываются на пионерских галстуках друг друга — на память. Новая мода! Раньше подобное было невозможно, ведь чернила просто превращались на шелке в кляксы, а теперь, с помощью шариковых ручек, рисуй себе на материи любые завитушки. Паста не расплывается! Прогресс!