Перестройка моды

В результате меня исключили из института. На комиссии в военкомате, на вопрос о том, падал ли я когда-нибудь в обморок, я честно ответил утвердительно. Я действительно несколько раз падал, и мама обращалась к врачу. Думаю, это были голодные обмороки. Не потому, что есть было нечего, а просто где-то набегавшись на голодный желудок, терял сознание на короткий срок. Стали проверять, расспрашивать и что-то их озадачило, в результате чего мне дали страннейшую статью 26, с диагнозом «каталепсия с редкими припадками». Чем удивили и меня и окружающих. Слово это для меня было непонятным, я пытался искать его по всяким энциклопедиям и еле нашел.

М.Б.

Вообще каталепсией называют «восковой гибкостью», которую наблюдают у катотоников-шизофреников. Рассматривают как следствие максимально выраженной внушаемости и повторением увиденных жестов и слов…

С.Б. С другой стороны, я обрадовался такому резкому освобождению, но радоваться пришлось не долго. Потому что статья сделала меня изгоем. То есть на нормальную работу устроиться было невозможно. И я пошел грузчиком на базу снабжения вагонов-ресторанов. Конечно, мне повезло, что сразу попался хороший шеф-повар, который хорошо ко мне относился, делал за меня всю отчетность и поэтому больших финансовых проколов не было. Могу сказать, что эти поездки были замечательны. Я открыл для себя

Среднюю Азию, Душанбе, Самарканд, Караганду, Лениногорск – это были потрясающие впечатления. Красота невероятная, жизнь какая-то настоящая. Мне тогда исполнился двадцать один год, и насколько знаю, я был самым молодым директором вагона-ресторана. Купил себе два фотоаппарата – один ФЭД, другой Зенит, об иностранных почему-то не задумывался и стал снимать пейзажи, жанровые сценки.

В поездах существовала своя отдельная жизнь, в вагонах-ресторанах гуляли отдыхающие, каталы и освободившиеся зеки. В общем, от директора было одно название, потому что участвовать надо было во всем. Но я потом понял, что это все здорово, но нельзя же всю жизнь прокататься, поэтому года через два оттуда ушел. На двоих с моим тогдашним другом Кириллом Кацевманом продюссировал «группу», тогда еще так называлось – не было точного определения ВИА или рок-группа. Устраивали сэйшены. Группа называлась «Орфей», солистом в ней был Леня Бергер, а на лидер-гитаре играл Слава Добрынин. Вернее, он тогда был Славой Антоновым, но ему пришлось сменить фамилию, когда он стал писать песни, потому, что уже был Юра Антонов. С Юрой я тоже подружился. В 1969-м году. Точно это помню, потому что у меня долго хранилась подаренная им в этот день фотография с надписью. Мы с ним довольно плотно дружили, и позднее я оформил ему несколько пластинок. Как, впрочем, и Славе. Ну вот, вернувшись к столичной жизни, окунулся в ситуацию «слоеного пирога» отношений, когда опять нужны были подтверждения статуса, в первую очередь визуальные. Сменил несколько работ, причем некоторые были достаточно экзотическими. Вплоть до работы инструктором по физической гимнастике на галантерейной фабрике, использующей труд инвалидов…

А в основном жил по принципу «Тусовка прокормит». В частности, помогал Юре Айзеншпицу, который когда-то был продюсером дружественной «группы» «Сокол», а в описываемый период наладил снабжение Москвы «водолазками» от цеховиков из Баку, стал сбывать их. Покупатели оставались в приятном убеждении, что покупают «фирменную вещь». Но настоящих фирменных почти не было, а бакинские все-таки были намного фирменней тбилисских. Деньги какие-то я зарабатывал и научился с ними обращаться, но их не хватало, если поддерживать жизнь на уровне. В Останкино был ресторан «Звездный». Непрезентабельная коробка, злачных мест в Москве в начале семидесятых было не так уж много. Пообедать на двоих в ресторане стоило недорого, если память не изменяет, рублей пять, и я захаживал в такие места, в которых собирались люди, которые могли себе это позволить. Некая разношерстная публика, среди которых с какого-то времени начали появляться настоящие модники. Люди, одетые в прекрасные костюмы, в хороших заграничных галстуках. Девушки с ними на только появившихся как понятие «платформах». Однажды я увидел, как двое из них стали меряться, как бы в шутку, платформами. У победителя оказалось двенадцать сантиметров. У мужчин я раньше вообще платформ не видел. Притом это были не какие-то субтильные мальчики, а мужественные молодые люди, с модным тогда длинным хэйром. И как-то в компании милых девушек слово за слово мы познакомились и это оказались самые настоящие валютчики. Все называли их фарцой, а они себя утюгами.