Переулки страха

Мы с уверенностью можем сказать, что нет ничего особенно противоестественного в событиях, происшедших с этим молодым гостем из прошлого. Жизнь (и тут я верю, что физиологи меня поддержат) может быть приостановлена на сотню-другую лет так же легко, как и на несколько секунд. В герметичных объятиях холода тело пребывает в полной целости и сохранности. То, что избавлено от внешних раздражителей, находится в статическом покое: ничего от него не убавляется, ничего к нему не прибавляется. Никакого гниения не может произойти. То состояние, каковое мы называем смертью, есть не уничтожение, но непрестанное изменение; земля всего лишь забирает то, что отдала когда-то, и прах возвращается к праху. Но земля не смогла забрать мистера Додсворта, ибо он покоился в ледяной гробнице, ветер не мог унести ни волоса с его головы, а влажные ночи и жаркие утра также не могли пробиться к нему через его алмазную гробницу. История Семерых спящих отроков – истинное чудо, и таковым в ней было то, что все это время они провели во сне, но Додсворт не спал: грудь его не вздымалась, пульс отсутствовал, и Смерть поднесла палец к самым его устам и пресекла его дыхание. Сейчас же мрачная тень отступила от него – и все, он спасен, а тень пребывает в растерянности. Ее «подопечный» сбросил с себя ледяные чары – и остался в точности таким же прекрасным образчиком человеческой породы, каким он лег в свою ледяную усыпальницу 150 лет назад. Ах, как бы хотелось нам узнать, каковы были первые его слова в новом мире, как происходила адаптация к новой жизни! Но коль скоро ни малейших фактов нам не было предоставлено, то оставалось только реконструировать все это на свой страх и риск. Какова была его первая реакция, можно себе вообразить, глядя на то, как приходят в себя жертвы хотя и менее протяженных по времени, но все-таки схожих обстоятельств. Но по мере того, как силы возвращались к нему, становилось все интереснее. Сама его одежда и внешний вид уже вызвали изумление доктора Хотэма: остроконечная бородка, «локоны любви», старинный воротник, который, пока не размягчился, так и топорщился – не то от мороза, не то от крахмала. Платье его напоминало портреты, писанные Ван Дейком, или, чтобы было понятнее, сценический костюм мистера Сапио, когда он играет в Винтеровом «Оракуле»; прибавьте туфли с острыми носами – и станет ясно, что облик его напоминал о старине. Любознательность доктора Хотэма уже пробудилась, а любопытству мистера Додсворта еще предстояло оттаять. Но чтобы выяснить, что более всего привлекло бы к себе внимание Додсворта, следовало поинтересоваться, что, собственно, представлял собой этот джентльмен. Он жил в наиболее интересные времена английской истории и пропал для этого мира, когда Оливер Кромвель пребывал в зените своих амбициозных деяний и в глазах всей Европы республика выглядела столь прочной, что, казалось, будет существовать вечно. Карл I умерщвлен, Карл II влачил горестную жизнь изгнанника, побирушки и жалкого банкрота. Отец мистера Додсворта, антиквар, получал жалование от лорда Фэйрфакса, большого ценителя древностей, а умер старый Додсворт в тот самый год, когда сын его погрузился в долгий, хотя и не вечный сон. Совпадение ли это? Вряд ли мы будем далеки от истины, если предположим, что сын, узнав о смерти отца, возвращался, чтобы вступить в наследство, – ну что же, человек предполагает, а Бог располагает… Где теперь наследие мистера Додсворта-старшего? Где его душеприказчики, коллеги, где те, кто должен был разделить наследство с сыном? Ясно как день, что, поскольку мистер Додсворт-младший так и не вступил в права наследования, исчезнув на долгие 170 лет, его законное имущество перешло в другие руки. Чужие люди пахали его фамильную землю, передавали ее по наследству – и ложились в нее же, так что теперь все, на что он мог бы когда-то рассчитывать, изменилось безвозвратно и его притязания, увы, были бы беспочвенны.