Перевал

— Красиво стареет почтенная байбиче нашего бая, подобрела… Что может быть лучше такой благообразной старости, как у нее. С аильчанами, с детьми да с бабами ссориться перестала…

— Правду говоришь, земляк. Справедливые законы новой власти даже баю и байбиче раскрыли глаза…

Когда аильчане разошлись, она оставила в юрте Текебая. Батрак, который боялся взглянуть ей прямо в лицо, никогда не перечил ни словом и почитал чуть ли не за святую, на подоле которой не грешно и намаз совершить, опустился перед байбиче на колени, робко съежившись и с благоговением шепча про себя: «Я готов ради тебя головой землю рыть, стоит тебе только приказать, чудотворная мать!»

Букен заговорила медоточивым голосом:

— О, племянник мой милый, да паду я жертвой за тебя! Не надо стоять передо мной на коленях, словно ты провинился в чем. Не стесняйся. Ведь ты мне все равно что родной сын. Мать может и умереть, лишь бы не умерли те, кто знал ее, говорит пословица… Боже! Да меня бы покарал дух незабвенной нашей эже — твоей матери, если бы я была черства с тобой. — Она похлопала рукой по краю кёлдёлёна, на котором сидела сама. — Иди сюда, садись поближе ко мне. Мне надо с тобой поговорить по душам, как матери с сыном. Ты свой человек у нас. С твоей женой я не могу разговаривать так открыто. И не вздумай передать ей то, что услышишь от меня, упаси боже. Слово, сказанное женщине, все равно что конь без пут. Если уж так накипит и не будешь знать, с кем поделиться, лучше поделись с черной скалой в ущелье, чем с женщиной. Все немного отляжет от сердца. Зато уж черная скала ни одной живой душе не выдаст твоей тайны. О создатель! Не отрицаю, я тоже женщина, я тоже ношу белый платок. Не к лицу мне наговаривать на женщин. Но мужчины, бедняги, простодушны, доверчивы, а мы ведь, женщины, очень хитры, находчивы. Мужчины куда выдержанней, спокойней нас, а мы часто бываем жадны, нетерпеливы, ненасытны в своих желаниях, а жадность рождает изворотливость.

Байбиче вскинула руку — зашуршал рукав шелкового платья — и, точно это было нечто омерзительное, с брезгливым видом сняла с воротника Текебая прилипшую былинку. Потом продолжала, глядя ему в глаза:

— Я все вижу. После того, как Зуракан попыталась сбежать от нас, она совсем распустилась. Она только вид делает, что стала послушной, а в душе у нее черным-черно. Стоит подвернуться удобному случаю, и она покажет себя. От этой «свободы» скоро, вероятно, все они, глупые овцы, перебесятся.

Байбиче смолкла на секунду, сделав серьезное лицо, словно прислушиваясь к чьему-то совету. Текебай молчал, не смея раскрыть рта. Он, конечно, понимал, что байбиче завела разговор неспроста. Зуракан и в самом деле не однажды последнее время ошарашивала его вопросом: «Избавишь ты меня, наконец, от этого рабства, или мне одной идти, куда хочу?» Но куда она хочет идти? С кем? Текебая все больше охватывало ощущение, будто он заплутался в густом тумане. Видя замешательство батрака, Букен толкнула его в колено:

— Текебай, племянник мой любимый, послушай ты меня: только овца не бесится с жиру, только джигита не испортит баловство родителей. Женщину, которая чтит мужа, уважает народ. А муж, который не может заставить жену почитать и слушаться его, не мужчина, а смердящий труп. Смотри не будь размазней! Мужчина, который не может держать жену в руках, похож на подстилку, на которую садятся все, кому ни вздумается. О боже… Не со злобы говорю это, а потому, что болею за тебя. Ты посмотри на свою жену — так и липнет к мужчинам. С мальчишками в альчики играет. Парней молодых хватает за руки, вокруг себя кружит. Ай-яй, какой срам! Или… О боже!.. Язык не поворачивается. Сядет верхом на голую спину бычка и скачет взад-вперед. Смотреть стыдно. Стыдись не стыдись, а что поделаешь? Одно заботит: как бы из чужого аила кто не увидел! Но дурные вести не камень, не лежат на месте. Прознали об этом борукчинские аксакалы, рта моему баю раскрыть не дали, засмеяли его: «Что же это ваших молодок мужья ублажить, что ли, не могут? Скачут они, говорят, верхом на бычьих рогах. С чего это вы, карасазцы, распустили так своих жен?.. Неужели среди вас не осталось ни одного мужчины с тесаком?» Вернулся оттуда мой бай и говорит: «Я сквозь землю готов был провалиться!» Даже сон у меня пропал с того дня. Если ты и дальше будешь давать жене волю, она еще и не так опозорит наш род. Если не примемся лечить вовремя, болезнь может далеко зайти. А если — не приведи аллах увидеть такое! — болезнь у Зуракан разрастется, она может занедужить бешенством. Давным-давно, когда я была девочкой, одна молодка в нашем аиле взбесилась. Пропади оно пропадом, бешенство это: глаза у неё стали красные, как горящие головешки; белая пена изрыгалась изо рта, набрасываться стала на всех… Увидит собаку — набрасывается на собаку, увидит камень — и на него кидается. Срамота, одним словом, и только! Тогда-то мне и привелось услышать, как одни знающий, святой жизни старик поведал: «Болезнь эта называется «курттама»[38]. Ею болеет — одна из тысяч. Надо было лечить заранее…»