Перевал Бечо

Скрипя ботинками, подошел Сидоренко. Теперь альпинистская команда была в полном сборе. Заговорили обо всем сразу: о Москве, фронтовых друзьях-товарищах, о разных восхождениях…

Только Сидоренко сидел задумчивый и время от времени широкими ладонями растирал ушибленное колено. Еще на подъеме Гриша Двалишвили заметил, как тяжело ступает Саша.

— Что с тобой? Почему хромаешь?

Саша прищурился, махнул рукой.

— Пустяки… Оступился и ногу подвернул.

— Зачем неправду говоришь?

На привале у родничка Гриша снова подошел к Сидоренко.

— Скажи по-честному, что у тебя с ногой? Сидоренко расшнуровал сначала один ботинок, потом другой — на обеих ногах не было пальцев…

Так и шел он вверх, и, видимо, никто, кроме матери да Юры Одноблюдова, старого Сашиного товарища, не знал печальной истории с его пальцами…

После ночной трапезы настойчивый Гриша Двалишвили стал просить Сашу рассказать о том, что случилось у него с пальцами:

— Ты же обещал…

— А раз обещал, — поддержал Гришу Кухтин, — не упорствуй, рассказывай.

— Это было поздним летом 1938 года, — начал Сидоренко. — В центре Тянь-Шаньских гор. Мы тогда поднимались на неизвестную вершину, где еще не ступала нога человека. На восьмые сутки из всей экспедиции профессора Летавета нас осталось только трое: Женя Иванов, Леонид Гутман и я.

Погода не баловала нас. В грохот лавин вплетались громовые раскаты шквального ветра. Ветер свистел, хрипел на все голоса, бросая в лицо колючие комья смерзшегося снега с мелкими песчинками, которые сразу застывали ледяной коркой…

На высоте 6800 метров я перестал чувствовать пальцы ног. Началось самое страшное — апатия, тошнота, шум в ушах и другие признаки горной болезни… — Сидоренко на мгновение горько стиснул губы. — Еле двигались. Каждый шаг стоил неимоверных усилий…

— А потом? — спросил Гриша.

— Потом? На одиннадцатые сутки мы достигли высоты шести тысяч девятисот метров. Выше, как нам казалось, уже ничего не было. Разве что темное небо и тучи, плывшие чередой над нами.

Мы были счастливы своей победой и безымянную вершину назвали пиком 20-летия комсомола…

Сидоренко говорил тихо, короткими, отрывистыми фразами, но говорил так, что нельзя было и слова пропустить. Рассказывая о своем восхождении, он тогда еще не знал, что покоренный им безымянный пик, названный именем комсомола, и предвершинный гребень самого северного в мире семитысячника, по существу, одна и та же вершина. Именно ее позднее и назвали в честь победы над фашистской Германией — пиком Победы.

То, что это одна и та же вершина, было установлено в результате последующих восхождений на пик Победы, в частности группы заслуженного мастера спорта СССР Виталия Михайловича Абалакова.

Когда в Москве в торжественной обстановке Виталию Михайловичу вручали золотую медаль, кубок и специальный жетон, учрежденный в честь успешного штурма грозного семитысячника, он снял с лацкана пиджака памятный жетон и протянул его присутствовавшему на вечере Сидоренко.

— Это тебе, Саша, за пик Победы.

Не предполагал Сидоренко и того, что высота покоренной им ледяной громады, возвышающейся над могучим хребтом Кокшаала, не 6900, как думал он, а 7439 метров — почти на 500 метров больше высоты Хан-Тенгри, которая с давних пор считалась наивысшей точкой Тянь-Шаня…

Когда Саша окончил рассказ, стало сразу тихо. Только слышно было, как убаюкивающе журчал за палаткой ручеек и где-то далеко под перевалом трещал лед.

— А теперь твоя очередь что-нибудь рассказать, Леша, — подморгнул Сидоренко Малеинову.

Леше, как называли Малеинова все, кто знал его в горах, было о чем рассказать. Искатель по натуре, следопыт, он всякий раз выбирал новые, никем не хоженные маршруты. И что ни поход, что ни вершина — что-то новое, свое, необычное, малеинское. Летней поры ему не хватало, и он принимался осваивать горы в самый трудный период — зимнюю непогоду. Это он с братом Андреем первыми в стране прошли на лыжах через самые высокие перевалы Главного Кавказского хребта, в 1932 году через Цаннер, в 1939 году — через Местийский, Каракая, а перед самым началом войны — через Семи, Башиль и другие. Поднимался на лыжах он и на вершину Лекзыр-Тау.

Общительный, разговорчивый, Алеша умел увлечь своей жизнерадостностью, веселым нравом и чувством юмора, которое его не покидало даже в самые тяжелые дни. Прямо поразительно, как он ухитрялся запоминать тысячи подробностей, смешных историй, мельчайших штрихов, без которых трудно представить себе захватывающую картину восхождения.

Поднялся Коля Моренец, подошел к костру, бросил несколько сухих веток. Коля очень любил стихи, песни и сейчас вспомнил о них.

— Ребята, вы, наверное, знаете, сколько на склонах Баксанского ущелья растет кустов барбариса. Их пунцово-красные продолговатые ягоды очень похожи на капельки крови…

В боях под Смоленском, Москвой, где участвовал и Николай Моренец, да и в горах, погибло немало Колиных друзей-альпинистов, они-то и навеяли ему грустные строки.

— Хотите, — после некоторого раздумья спросил Моренец, — прочту вам свой «Барбарисовый куст»?