Перевёрнутый мир

— Знаешь, я все бросил ради тебя. И свой дом, и свой лес, и даже свою собаку.

Лида с искренним недоумением смотрела на меня.

— Ты сумасшедший. Какая глупость, более того — тупость. Зачем?

— Ты говорила, что любишь…

Она расхохоталась и покрутила пальцем у виска.

— Так все говорят, когда заводят интрижку. Других слов еще не придумали. А пошлости говорить неудобно. Боже, какой ты дурак. Такой большой — и такой дурак.

— Я ничего, ничего не понимаю! В конце концов, ты же могла тогда быть с Эдиком! Он и красивый, и не дурак!

— Да у меня здесь знаешь сколько Эдиков?! — Лида кивнула на машину, набитую Эдиками. — А там — лес, запах смолы, озеро в кувшинках, ты, как лесной зверь, такой сильный и большой. Какие, к черту, Эдики на свежем воздухе!

Я с откровенным презрением взглянул на нее.

— Лепила факты творческой биографии?

Она пожала плечами.

— Ну и что? Ни у одной моей подружки не было в любовниках лесника.

Я едва не удержался, чтобы не залепить ей пощечину. Она, такая красивая, юная, стояла передо мной, а я любовался ее голыми плечами, выглядывающими из-под съехавшего мехового манто, выпирающими ключицами, облегающим тонким платьем, длинными пышными волосами. Я изо всей силы пытался любить ее, чтобы как-то оправдать свое пребывание здесь. И сделал еще один шаг навстречу.

— А как же три листочка на мертвом дубе? Они для тебя ничего не значат?

Лида искренне расхохоталась.

— Неужели ты меня принимал за идиотку? Нет, ты и впрямь дурак. Я же прекрасно знала, что ты прицепил их ранним утром специально для меня. Мне Эдик об этом сказал, он сам видел во время утренней пробежки.

— Но почему? Почему ты мне не сказала об этом?

— Господи! — Лида всплеснула руками, унизанными золотыми кольцами. — Ну это же правила игры! Всего лишь! А твои листочки — часть декорации, а наши пламенные слова о любви — сценические диалоги. Неужели непонятно? Хотя, конечно, я не была к тебе равнодушной. Я так просто не могу… Я же не какая-нибудь…

— Именно — какая-нибудь. Точнее — никакая. Я выбрал ничто и в ничто приехал. Так мне и надо.

Лида даже не обиделась. Она по-прежнему недоуменно смотрела на меня. А какой умной мне она казалась там, в лесу!

— Знаешь, поезжай-ка ты домой. Да и своего Чижика ты бросил зря. Возвращайся.

Из машины раздалось нетерпеливое покашливание. Лиде стало неудобно, и она бросила взгляд на мои резиновые грязные сапоги.

— Ну, мне пора! — Она поежилась. — В общем, не принимай все близко к сердцу. Здесь так не принято. Сердца может надолго не хватить.

— Если здесь вообще принято иметь сердце, — усмехнулся я. И осторожно прикоснулся к меховому манто. — Кто это?

— Норка серебристая, — с гордостью ответила Лида. Она даже распрямила плечи. Она вновь осознала свою цену. — Красиво, правда?

Я вновь погладил мягкий мех. Мне показалось, что мои руки прикасались к безжизненному пушистому телу.

— Семейство куньих. Высота тела до 45 сантиметров, длина хвоста до 20. Ценный объект пушного промысла.

— Я не понимаю, — Лида с испугом отпрянула от меня.

— Выделанная шкурка с сохранением волосяного покрова путем жирования.

— Путем чего? — прохрипела она дрожащими губами.

— Жирования, кода в кожу жирующих материалов вводят животные и растительные жиры для придания водостойкости, мягкости и эластичности, — завершил я. И добил слоганом из увиденной недавно в вагоне метро рекламы некоей организации защиты животных: — А смогли бы вы взглянуть в глаза этим животным?…

Лида смотрела на меня как на сумасшедшего. Я, впрочем, ничем от такового не отличался — горящий взгляд в темноте сверкал, губы скривились в презрительной усмешке.

— Все мертвое. Все. И норка, и ваши дома, улицы, и ваше солнце, и Эдики, и ты… Ты особенно, если такое возможно… Я приехал в мертвый город. К мертвым людям. И к мертвой любви. Я по доброй воле закопал себя вместе с вами…

Лида не выдержала и бросилась прочь. Она бежала по мостовой, стуча каблуками. В ночной тишине этот стук напоминал удары сердца на электрокардиографе. Она подвернула ногу, сбросила одну туфлю и все быстрее и быстрее ковыляла к машине. И сердце уже отсчитывало неравномерные удары, как больное. Впрочем, в этом городе не принято иметь сердце. Только возможен вот такой стук каблуков, имитирующих его удары.

Машина резко сорвалась с места и промчалась мимо меня. Как взбесившийся конь, уносящий в ночь наездника, который на полпути непременно сорвется в пропасть.

На следующий день я взял расчет в администрации Ботанического сада. Меня уже не беспокоила жизнь растений в оранжереях, их селекция и генетика. Мне нужно было серьезно подумать, как быть дальше. Жизнь неумолимо проводила свой естественный отбор. И похоже, как и некоторые растения и животные, я оказался непригодным. Не прошел тесты на стойкость, устойчивость и приспособленность. С квартиры меня уже гнали за неуплату. И одной ногой я уже стоял на улице.