Перевёрнутый мир

Правда, которая так и не была произнесена, повисла в воздухе. Правда, что я никого не любил, но мог влюбиться в Риту и быть с ней счастливым, как мог когда-то стать счастливым с Валькой. Правда, что эта жизнь совсем не моя, ни плохая, ни хорошая, и я ей не принадлежал, как и она мне. Правда состояла в том, что я был никем. Этот воскресный дождь мог меня смыть, не оставив и следа на асфальте. И еще правда была в том, что эта девочка пыталась сегодня спасти меня своей любовью. А я отказался. По доброй воле отказался от своего счастья. Потому что считал, что не имею на него права. Я почему-то решил, что знаю все на свете и, отказавшись от Риты, спасу ее. Я чувствовал себя мучеником, принесшим себя в жертву. И только моя совесть, мой вечный оппонент, робко заметила, что я не мученик, а просто трус, который бегает по замкнутому кругу, считая, что из него нет выхода. И ни разу не попробовав просто остановиться на каком-то этапе пути. Я чувствовал себя окольцованным, не пытаясь даже понять, что окольцованны в этом мире все. Просто многие умеют остановиться и не пытаются разбить этот круг.

Мне очень хотелось сказать что-то доброе, теплое Рите. Но было так холодно. И все же я попытался.

— Девочка, — окликнул я ее. — Счастье — это не обязательно тот мир, тот человек и та профессия, которые ты сама выбираешь. Бывает, что выбирает оно. И оно тебя выберет, попомни мое слово. И мне еще скажешь спасибо! — кричал я ей вслед.

Она оглянулась.

— Спасибо! — крикнула Рита в ответ. — Я запомню ваши слова. И буду ждать, что меня выберут…

Джерри в ответ только зло гавкнул в мою сторону. Похоже, он не на шутку на меня рассердился.

С тех пор мы редко встречались с Ритой. То ли она избегала меня, то ли я ее. Во всяком случае, нас это устраивало. И только в один воскресный вечер неожиданно нагрянула ее мамаша, вполне симпатичная женщина, которая старалась казаться гораздо моложе своих лет. Хотя это было напрасно. Она выглядела и молодо, и свежо. Пройдя в мою комнату и оглядев обстановку оценивающим взглядом, она заявила:

— Я вас уважаю, Ростислав Евгеньевич. И как нашего соседа — вы никогда не причиняли нам хлопот, разве что иногда, когда по ошибке ломились пьяным в дверь.

Похоже, она не умела ничего забывать.

— Уважаю и как знаменитого актера. Фильмы с вашим участием действительно великолепны и заслуживают самой высокой похвалы.

Похоже, с Ритой у нее были противоположные вкусы.

— И все же, — она поправила высокую прическу, стараясь выглядеть передо мной светской львицей. — И все же. У девочки первая влюбленность. Я этого ее увлечения не одобряю. Но первое всегда быстротечно. Потому что оно необязательно и без обязательств. Это потом все идет медленнее и труднее. Погрязаешь в долгах и обязанностях… И вот поэтому…

Она присела на край плюшевого дивана и стала теребить шелковый шарфик в своих ладонях, как совсем недавно ее дочь — поводок.

— И все же, — она наконец откровенно посмотрела в мои глаза. И вдруг в один миг с нее спал весь лоск и вся спесь. Она стала просто мамой. Мамой очень хорошей девочки Риты. — Ростислав Евгеньевич, если у вас нет серьезных намерений… Моя дочь очень молода. Я не хочу, чтобы она пережила трагедию. Конечно, рано или поздно она ее переживет. Но пусть попозже. Пусть хотя бы наберется опыта. И к миру станет относиться не так серьезно и не так драматично. Возможно, тогда ей станет легче. Вы меня понимаете?

Я ее понимал. Вдруг я ясно и отчетливо, словно это было вчера, вспомнил свой разговор с доктором Кнутовым. Когда он просил за Вальку. Мама Риты тоже просила. И они были так в этом похожи. Они всего лишь родители.

— Обещаю вам, обещаю, — я сказал это твердо, как когда-то говорил Кнутову. У меня уже был опыт. — Я никогда не причиню вашей дочери зла. Никогда. Она очень хорошая девочка. И она найдет свое счастье.

— Но мне не нравится эти ее чрезмерное увлечение кино… — она вдруг запнулась и сердце мое екнуло, — кинологией. Эти собаки. Их так много. Молодая девушка должна дружить не только с собаками, она же так красива, умна. Разве стоит тратить жизнь на этих четвероногих?

Я считал, что стоит. Именно этого жизнь и стоит. Но я промолчал.

— Возможно, ей стоит подумать о другой профессии. И о другом человеке.

— Возможно, — покорно согласился я. Мне вдруг захотелось, чтобы меня оставили в покое.

— Я рада, что вы меня понимаете. И что вы поддерживаете мои тревоги.

Ничего я не понимал. И ничего не поддерживал. Мне просто вдруг показалось, что я вновь, уже своим молчанием или равнодушным поддакиванием предал Риту. Она этого не заслуживала. И вдруг меня окончательно осенило. Не мне она в любви объяснялась. Вернее, это было не столь важным. Ей было важно меня спасти. Она не знала — от чего или от кого, но спасти. Я же ее спасти не мог. Точнее, просто не захотел. Так было удобнее. Мне казалось, тогда казалось, что жизнь сама знает, кого спасать и от кого. Но я глубоко ошибался…