Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер – фрау Иванов

Умом Россию не понять – точно. Логика тут не к месту. Нет ее и в том, что, несмотря на весь изощренный бред, с которым я в этой стране сталкивалась, мне здесь… хорошо. Такое чувство, что спешить некуда. Что я – там, где должна быть. Чувство такого душевного покоя я редко испытываю в родной стране, а в России – всегда. По сей день не знаю почему. И если пытаюсь это объяснить – опять выходит нелогично…

Да ну ее, логику.

Баранина и конина

(1989)

Баранину я не выношу. И даже дух готовящейся баранины.

А моя неуемная деятельность привела меня в 1989 году в Алма-Ату. Мы составляли некую делегацию, призванную договориться о строительстве в Казахстане специальных защитных бункеров, в которых проводится лучевая терапия. Со мною были швейцарские специалисты: один специалист со своею русской пассией Машей, другой, симпатяга-архитектор, – один себе, и человек из Москвы по имени Сережа. Маша была не особенно хороша собой, но достаточно ловка, чтобы привлекать к себе иностранцев и выжимать из них все, что можно выжать. Она ласково и наставительно делилась со мной способами раскрутить любовника на покупку украшений или квартиры. Я удивлялась безграничности женских возможностей при отсутствии очевидных привлекающих факторов, но, видимо, не внешность творит волшебство.

Высокий чиновник из министерства здравоохранения Казахстана встречал нас с щедростью и радушием. Мы были приглашены не куда-нибудь, а к высокому лицу домой, – и в честь дорогих гостей (нас!) этот добрый человек распорядился зарезать двух баранов…

Мне кажется, ни одно застолье в моей жизни не было столь примечательным: столы ломились от разнообразных блюд – но все они были приготовлены из баранины. Исключение составляли водка и соленые огурцы, к которым я с грустью и припала. Время от времени, взирая голодными глазами на изобилие, я спрашивала Сережу из Москвы, который сидел рядом, что сие блюдо значит. И он снова и снова рассказывал про баранину.

Голодная и расстроенная, служила я переводчиком – что не доставляет мне радости даже в сытости и довольстве.

Затем, отдельным номером программы, был подан деликатес. На середину стола поставили огромный коричневый мешок – это был бараний желудок, начиненный потрохами. Потроха были уложены искусно, и даже кишки были сплетены в косички. Невероятными дипломатическими ухищрениями мне удалось отказаться от блюда, не оскорбив хозяйского радушия. Уф. Я хлопнула водки и съела еще пару огурцов. Явление следующего блюда я восприняла уже со спасительным безразличием – еще бы пару рюмок, и начала бы равнодушно поглощать бараньи кишки. Как вдруг Сережа сообщил мне, что новое блюдо не есть баранина… Что это – конина!

…с каждого угла, где притулился в груде непонятных вещей сломанный стул, с каждого подбитого кувшина, с каждой банки с кистями, с каждой тряпки, вымазанной маслом, можно было писать натюрморт.

Я обрадовалась: «Ах, Kaninchen!»[8] – крольчатину у нас в Германии едят. Не то чтоб это было моей любимой едой, но – сойдет. Боже мой. Ну и кролики у них. Огромные. И не похоже вовсе на крольчатину. Ничего. Съела. Откинулась.

Но нужно переводить. Вот, дамы и господа, несут коронное блюдо – голову барана, которая двое суток томилась в духовке… – Сережа, передай, пожалуйста, огурчик! – Вам, господин архитектор, поручают почетную миссию: резать голову на куски и раздавать гостям с пожеланиями и комментариями. Извольте проникнуться гордостью за доверенное вам проведение ритуала! – Спасибо, Сережа.

Симпатичный швейцарец под одобрительный гул кромсал голову и придумывал эпитафию к каждому куску, а я всю эту чушь переводила. Когда он подцепил вилкой и извлек наружу сморщенный язык, а другой рукой стал его медленно вырезать, то уставился на меня и в глазах его уже заблистали остроумные искорки сочиняемого для меня изречения. В эту секунду я пожалела, что меня вообще когда-то понесло в лингвистику. Вот он, язык

, вырезается из бараньей головы, чтоб, насмехаясь надо мной, изобразить из себя символ моего образования, который я должна буду под аплодисменты съесть…

Справляясь с дурнотой и оставаясь на поле боя, я четко по-немецки сказала: «Только попробуй, только осмелься вручить мне сейчас этот язык. Я ни слова больше не переведу и брошу к чертям вашу делегацию!»

Все уже тоже на меня смотрели, и Сережа из Москвы сочувственно улыбался, когда вдруг язык неожиданно достался умнице Маше, любовнице швейцарского специалиста, и, поскольку экспромт архитектора вышел не ахти, все двусмысленно захихикали.

Кулинарную кульминацию – глаза барана – имели право попробовать только гости мужского пола с пальцев женщин-казашек. Тут-то и я посмеялась.