Перевод с испанского

Тем весенним утром я привычно сел на свой велосипед и поехал забирать предназначавшиеся мне газеты. Путь мой лежал мимо дома старика Маньяры, который обычно в это время уже сидел на улице, неподвижный, как памятник. Этот день не был исключением, и краем глаза я увидел старика на лавке перед домом. И лишь когда я посмотрел в его сторону повторно, стало понятно, что что-то не так. Лавка по-прежнему стояла на своем месте, дом уныло смотрел печальными глазами окон на только начинавшую просыпаться улицу. Даже старик был, как обычно, на лавке. Но он лежал неуклюже на ней, как кем-то нечаянно оброненная и забытая игрушка. Сначала я подумал, что он просто уснул сидя и во сне, не просыпаясь, упал на бок. Однако я остановился, подошел и тронул его за плечо. Глаза старика были привычно закрыты, и лицо, как обычно, излучало спокойствие. Он не шелохнулся. Я снова потрепал его за плечо. В этот момент я подумал, что это был первый раз, когда я подошел к нему, именно к нему, а не просто пробежал или проехал мимо его дома и лавки. А ведь старик жил здесь, сколько я себя помнил, а я ни разу даже не поздоровался с ним. И это было абсолютно обыденно, как я никогда не останавливался, чтобы поздороваться с памятником на площади Независимости, хотя я также ежедневно прохожу мимо изваяния и оно, как и старик, безмолвно встречает меня на том же привычном месте. Но в этот день я остановился и подошел именно к нему.

Я теребил его тощее плечо, звал его, но старик все не просыпался. Тогда я сел на велосипед и поехал за доктором, который жил в нескольких кварталах от нас. Я вкратце рассказал ему об увиденном и спешно поехал забирать газеты, чувствуя, что уже изрядно опоздал, и, возможно, будут неприятности.

Вечером, когда я уставший вернулся домой, за столом мама рассказала мне, что старик Маньяра умер, и его похоронили в тот же день. Родственников в городе у него не было, и за повозкой до кладбища шли только три женщины из близлежащих домов, одной из которых была моя мама…

Сейчас мне 76. Я сижу возле своего дома, некогда изящного и, можно сказать, даже красивого, а теперь серого, как последние годы. Дом этот еще помнит легкую поступь моей матери, тяжелую моего деда, может и шаги его родителей, но их я уже не знал. Теперь этот дом пуст. Дети давно уехали и теперь по праздникам шлют со всего света блеклые фразы в красочных конвертах. Я сижу на лавке перед домом с закрытыми глазами, но ласковое солнце все равно пробивается сквозь веки и рисует размытыми оранжево-черными красками причудливые фигуры. Город сильно изменился, вокруг теперь мельтешат машины, улицы раздражающе пестрят рекламными вывесками и плакатами. Неугомонные дети гоняют по пыльным улицам мятую пивную банку. Старые дома обрели новых хозяев, стали менять расцветки, очертания, характеры. А некоторые и вовсе снесли и построили заново. Не знаю, может это и правильно, но я не могу привыкнуть. Хотя мои привычки вряд ли беспокоят новых хозяев. В доме Маньяры уже пару лет живут какие-то люди, которые сразу же изменили облик дома до неузнаваемости, перестроив его под себя так, что теперь ничего не напоминает о том доме старика Маньяры конца сороковых.

Мне 76. Я сижу с закрытыми глазами на лавке возле своего дома, и вечный пыльный ветер нежно касается моих морщинистых небритых щек.

Если бы я сейчас мог встретить старика Маньяру, нам было бы, о чем поговорить…